Мари. Дитя Бури. Обреченный - читать онлайн книгу. Автор: Генри Райдер Хаггард cтр.№ 51

Он вытянул руку и отдал жестокий приказ:

– Булала амалонгу! Убейте белых! Убивайте их одного за другим, чтобы я видел, умеют ли они умирать. Убейте всех, кроме Макумазана и той высокой девушки!

Несколько воинов схватили старую фру Принслоо, которая стояла впереди других буров.

– Погоди, о король! – вскричала она, когда над ее головой взметнулись ассегаи. – С чего ты взял, что победил? Ведь тот, кого ты зовешь Макумазаном, попал в последнюю птицу. Нужно отыскать ее, а уже потом убивать нас.

– Что болтает эта старуха? – спросил Дингаан.

Холстед медленно перевел.

– Верно, – изрек король. – Раз она настаивает, я отправлю ее искать этого стервятника на небесах. Возвращайся, старая женщина, и расскажи нам, удалось ли тебе его найти.

Воины держали занесенные над фру Принслоо ассегаи, ожидая королевского слова. Я притворился, будто смотрю в землю, а сам взвел курок, твердо решив, что приказ Дингаана станет для него последним в жизни. Ханс же глядел в небо – должно быть, не хотел видеть гибель старой фру. Внезапно готтентот испустил пронзительный вопль, заставивший всех, даже обреченных на смерть буров, повернуться к нему. Ханс ткнул рукою ввысь, и все послушно уставились туда.

Это был вожак стаи стервятников, и он падал – падал мертвым!

Вот что они увидели. Высоко-высоко, в океане прозрачной голубизны, возникла крошечная точка, каковую способно было различить на таком расстоянии лишь острое зрение готтентота. Точка росла в размерах, приближаясь с устрашающей, непрерывно нараставшей скоростью.

Это был вожак стаи стервятников, и он падал – падал мертвым!

Птица грянулась оземь между фру Принслоо и воинами, что на нее наседали, расколола ассегай одного из них, а самого воина опрокинула навзничь. Да, стервятник упал – и остался лежать неподвижной грудой перьев.

– О Дингаан, – сказал я, и мой голос прозвучал неожиданно громко в наступившей полной тишине. – Похоже, спор все-таки остался за мной, а не за тобой. Я убил этого вожака, и он, будучи королем, решил умереть высоко в небе, только и всего.

Дингаан помешкал, явно не желая щадить буров, но я, заметив его сомнения, слегка приподнял ружье. Возможно, он уловил мое движение – или же чувство собственного достоинства (как он его понимал, конечно) пересилило в нем врожденную кровожадность. Так или иначе, он сказал одному из советников:

– Проверь тушу птицы. Убедись, что там есть отверстие от пули.

Советник подчинился и принялся ощупывать груду перьев и переломанных костей. По счастью, он отыскал не отверстие, которое было трудно обнаружить среди многочисленных увечий от падения, а саму пулю, что пронзила тело вожака снизу вверх и застряла под твердой кожей у хребта, там, где выныривала между могучими крыльями длинная красная шея. Советник легко извлек пулю и предъявил ее королю.

– Макумазан победил, – объявил Дингаан. – Его колдовство оказалось сильнее, пусть и самую чуточку. Забирай этих буров, Макумазан, они твои, и ступайте прочь из моих земель!

Снова и снова на всем протяжении нашего беспокойного странствия по жизни мы обретаем милость Небес в виде мгновений почти безграничного счастья, вправленных, подобно бриллиантам, в изобилующее терниями полотно времени. Порой это всего-навсего часы простого животного удовольствия, иногда же наши переживания становятся прекрасными, ибо их питают воды духовных источников бытия, и так бывает в тех редких случаях, когда материальное покрывало жизни словно слетает, сдернутое могучей и незримой дланью, и мы ощущаем присутствие Всевышнего, а Он направляет наши шаги к неизбежному концу, то есть к Себе. Но изредка все перечисленное – физические удовольствия, божественная любовь и возвышенные чувства – объединяется и становится цельным и нераздельным, как душа и тело; и мы говорим: «Теперь мне известно, какова истинная радость».

Подобное ощущение охватило меня вечером того дня, когда спор с Дингааном завершился моей победой. Почти десять человек были спасены благодаря хладнокровию и меткости вашего покорного слуги. Ни рука, ни сердце меня не подвели, хоть я сознавал, что многим обязан озарению, постигшему готтентота Ханса (откуда оно пришло, хотелось бы знать), а иначе все могло бы сложиться и наверняка сложилось бы по-другому. При всей моей сноровке и при всем опыте мне попросту не приходило в голову, что зоркие глаза стервятников способны заметить вспышки выстрелов при ярком солнечном свете, из-за чего, собственно, треклятые птицы ухитрялись уворачиваться от пуль.

Тем вечером, признаюсь, меня чествовали как героя. Благодарил даже Анри Марэ, говоривший со мной так, как отец мог бы говорить с сыном, которого втайне всегда ненавидел; отчасти это объяснялось тем, что я был англичанином, а отчасти – любовью его дочери ко мне. Он завидовал и ревновал, а еще пекся о своем племяннике Эрнанду Перейре, которого то ли любил, то ли не выносил – возможно, все сразу. Остальные же буры, мужчины, женщины и дети, дружно славили и благословляли меня со слезами на глазах и клялись, что отныне, несмотря на молодость, Аллан Квотермейн будет признан единственным их предводителем. И конечно, похвалы старой фру Принслоо, причастной к победе тем, что накормила героя печенкой и уложила спать, звучали едва ли не громче всех.

– Вы только поглядите! – приговаривала она, тыча в меня толстым, как сарделька, пальцем и обращаясь к своему семейству. – Да будь у меня такой муж или такой сын, вместо вас, олухов, волею Господа привязанных ко мне, точно путы к копытам ослицы, я была бы счастлива.

– Господь знал, что делал, старуха, чтобы ты не лягалась, – откликнулся ее муж, тихий и спокойный человек, за которым я и раньше замечал склонность к язвительности. – Вот связал бы Он заодно тебе язык, я бы и вовсе решил, что попал в рай.

Фру дала ему подзатыльник, а их отпрыски, пересмеиваясь, поспешили удалиться.

Но чудеснее всего оказался разговор с Мари. Все, что случилось тем вечером между нами, разумнее, как мне представляется, оставить на волю читательского воображения, ибо беседы влюбленных, тем паче в подобных обстоятельствах, мало чем интересны для прочих. Вдобавок они в каком-то смысле поистине священны и потому не подлежат разглашению. Однако я все-таки упомяну об одной фразе, поскольку, как стало ясно из последующих событий, она была почти пророческой и прозвучала, думается мне, отнюдь не по прихоти случая. Эта фраза была произнесена ближе к концу нашего разговора, когда Мари захотела вернуть мне пистолет, который я, напомню, отдал ей ради осуществления жуткого, но мнившегося неизбежным замысла.

– Трижды ты спасал мою жизнь, Аллан, – сначала в Марэфонтейне, потом в лагере, где мне грозила голодная смерть, и сейчас, когда ты избавил меня от Дингаана, чье прикосновение сулило погибель. Уж не знаю, будет ли у меня возможность отплатить тебе той же монетой? – Мари опустила подбородок, потом положила голову мне на плечо и прибавила: – Думаю, Аллан, это будет в… – Она вдруг оборвала себя и отвернулась.