Тамерлан - читать онлайн книгу. Автор: Жан-Поль Ру cтр.№ 37

Все указывает на то, что Тимур чувствовал себя униженным. Нетрудно догадаться, с каким удовлетворением от возможности досадить китайцам он принял решение пойти на них войной. Принимая однажды в Самарканде иностранных дипломатов, он не мог устоять перед соблазном выказать больше уважения послу далекой и крошечной Кастилии, нежели представителю заносчивого Сына Неба, заявив последнему, «что ему надлежит сидеть ниже, поскольку он является послом бандита и его личного врага». [122]

Официальные историографы Тимура, как и хронисты его преемников, за исключением Абд аль-Разака Самарканди, хранят полное молчание о связях, существовавших между Тамерланом и Китаем, явно надеясь, что память о них утратится. Подчеркивать зависимое положение Тимура никому не хотелось. Этой меры предосторожности, конечно, оказалось недостаточно и пришлось вести идеологическую кампанию в поддержку идеи чистокровно-монгольской принадлежности династии Мин (Шахрух даже выводил ее происхождение от потомков эмиров-Джагатаидов). В письме от 1412 года в Пекин помимо прочего Шахрух упоминает о «дружбе» его отца с Сыном Неба.

Более многословные китайские источники совсем по-другому подают информацию. Упомянутое письмо от 1412 года является ответом на записку китайскую, где, расставляя все точки над говорится, что Тимур «признал себя вассалом… и никогда не переставал слать подарки и послов». Что касается дипломатических миссий, направлявшихся Тамерланом, то в китайских летописях сохранились записи под 1388, 1392 и 1394 годами, и все позволяет предполагать, что имелись и другие. Они указывают на то, что Великий эмир отчитывался о своих поступках и завоеваниях точно так же, как Джагатаиды, Джучиды и Ильханы, чем признавал, что совершал их от имени государя династии Мин. Что до миссии 1394 года, то документы уточняют, что Тимур отослал в качестве дани двести лошадей и в очередной раз подтвердил уважение к императору. Сам по себе дар скромен, но символичен. И этого довольно.

Позволительно спросить, по каким соображениям Тимур так долго поддерживал с Пекином эти отношения вассальной зависимости, в конечном итоге довольно тесные. Бояться, что Китай объявит ему войну или в чем-либо ущемит его права, ему не приходилось. Был ли он так осторожен, что не хотел подвергать себя ни малейшему риску в этом отношении? Вероятнее всего, он подчинялся некоторым экономическим потребностям. Известно, что он очень интересовался вопросами международной торговли, и обмен товарами с Китаем являлся для него фактором наиважнейшим. Надо было любой ценой добиваться того, чтобы у Китая не имелось никаких поводов для его прекращения или торможения. [123]

Самолюбие, страдавшее при отправке очередного посольства, почти мистическая тяга к Китаю, требование возвращения всего наследства Чингисидов — таковы причины, по которым Тимур задумал очередную кампанию. Но, как всегда, он придал ей совершенно иную мотивацию, уверяя, что подошел к такому возрасту, в каком уже думают лишь о прощении за совершенные ошибки, и что «священная война» с «неверными» является, как сказал пророк, самым лучшим средством для его обретения. Пожалуй, это был единственный случай, когда он не искал «неверных» там, где их нет.

Однажды Тимур сказал: «Чтобы вести войну с Китаем, надо обладать огромной мощью». Чтобы ее заиметь, он не пренебрегал ничем. Он создал самую многочисленную армию, когда-либо у него имевшуюся: 100–200 тысяч всадников, несметная пехота, не поддающиеся исчислению транспортные средства… По его приказу были составлены описи дорог, климата, ресурсов стран, по которым предстояло идти. Он заранее направил землепашцев, охраняемых воинами, для выращивания пшеницы вдоль дорог, коими он рассчитывал продвигаться вперед, во всяком случае там, где хлебопашество было возможным. В нескольких крупных населенных пунктах: в Отраре, Алмалыке и Турфане были созданы запасы провианта. На 500 повозок были погружены войлочные палатки, тысячи дойных верблюдиц должны были следовать за войском, давая ему мясо и молоко. Великий эмир предусмотрел специальную экипировку, позволявшую ратникам благополучно пересекать огромные пустынные и заснеженные пространства. Он не предоставил случайности ни малейшего шанса, не желая вновь испытывать страдания, коим подвергся, преследуя Тохтамыша. Еще никогда он так хорошо не был подготовлен, и еще никто вплоть до новых времен так тщательно этим не занимался, как он. Тимур должен был добиться успеха. И он преуспел бы.

Он выступил в поход 27 декабря 1404 года, то есть в самый разгар зимы, как любил делать. Он переправился через Сырдарью по льду. От холода немало животных околело. Тимур это предвидел и запасся ими в достаточном количестве, дабы не иметь лишних забот. Великий эмир намеревался пройти Центральную Азию за три месяца, чтобы нанести по Китаю внезапный удар. Однако слухи о приготовлениях в Трансоксиане до Пекина дошли, и им были приняты меры для ответного удара. Но ожидали ли китайцы, что боевые действия начнутся в столь неблагоприятное время года? [124]

Тамерлан двигался так, как если бы совершал паломничество, одно из тех чудовищных паломничеств, когда кровь должна течь рекой. Он сказал: «Я поведу с собой тех людей, которые стали орудием моих прегрешений, чтобы они стали орудием моего покаяния». Он сделал остановку в Отраре, покинуть который ему суждено не было. Тимур заболел. Потом рассказывали, что соединились все самые мрачные признаки, чтобы возвестить о его близкой кончине. В первую же ночь по прибытии во дворце Берди-Бег случился пожар. Это было грозным предзнаменованием. Однако Тамерлан несчастья избежал и увидел в этом божественное покровительство. Звездочеты заявили, что расположение планет неблагоприятно. Это вызвало некоторое беспокойство. Но Тимура астрологи интересовали только тогда, когда они предсказывали удачу.

Он страдал, но болезнь переносил стойко. От Тохтамыша прибыл посланец с мольбой о прощении и помощи. Тимур дал первое и посулил второе. Он порасспросил своих скороходов. Снег в горах выпал более обильный, чем предполагалось: его толщина достигла высоты двух копий. Дороги нуждались в расчистке. Великий эмир готовился к пиру, который был приурочен к прощанию с принцессами и юными принцами его дома, сопровождавшими его до Отрара и которым надлежало возвратиться в Самарканд.

Пир состоялся 12 января 1405 года. Тимур его не выдержал. От сильнейшей лихорадки он слег. Он часто бредил, а в моменты просветления рассудка молился или выслушивал отчет о родне и войске. Так и не удалось точно установить, было ли у него воспаление легких, которое он лечил огромным количеством спиртного, или, как говорят иные историографы, он просто перепил.

Он боролся со смертью так энергично, как это делал в продолжение всей жизни, горя желанием победить единственного врага, который однажды должен был взять над ним верх. Он сражался хорошо и долго, целую неделю, одновременно усердно и недостаточно. В конце концов Тимур капитулировал. 19 января, утром, он согласился умереть. Своим наследником он назначил Пир-Мухаммеда, сына своего сына Джахангира, и повелел командирам принести ему присягу верности. Он был не прочь еще раз свидеться с Шахрухом, но ему было известно, что тот находился в Ташкенте. Он созвал жен, родственников и сановников. «Не кричите, — сказал он им. — Не стоните! Помолитесь за меня Аллаху!» Он действительно верил в Бога; верил всегда. В тот миг, когда сомкнулись его веки, и глаза, перестав воспринимать этот столь от него пострадавший мир, открылись навстречу миру божественному, облегчило ли это обстоятельство тяжкое бремя крови, отягощавшее его душу, или, напротив, сделало его еще более тяжелым? [125]