Валентин Распутин - читать онлайн книгу. Автор: Андрей Румянцев cтр.№ 56

Так же по-разбойничьи чужаки палили хозяйственные постройки, мельницу, прилегающие к деревне леса.

«На подъезде возле горящей мельницы… толпились одни приезжие… Эти как с ума посходили: они прыгали, кричали, бросались под жар — кто дальше забежит, дольше подержится, погеройствует, и, не выдерживая, падая на опалённую бурую землю, с гиком откатывались назад. Взвизгивали бабёшки, их было здесь две, когда их, пугая, подталкивали к огню, замахивались на мужиков кулаками, стучали по спинам и были довольны, веселы, счастливы. Какой-то парень, совсем ещё молоденький, глупый, залез на берёзу и, болтая ногами, ошалев от огня, выкрикивал оттуда частушки».

Старые жители Матёры понимают: когда всё побоку, человек дичает, звереет, он становится источником хаоса на земле, разорителем разумной жизни. И рьяно помогают ему в окаянном деле люди без корней, без привычки созидать. Мелкие на первый взгляд события последних дней деревни, события, увиденные зорким сердцем, оказываются совсем не мелкими, а судьбоносными и трагическими для будущего. Вот как выглядела «орда», нагрянувшая вроде бы на уборку последнего урожая:

«В первый же день, захватив Матёру и почуяв вольницу, они перепились, передрались меж собой, так что назавтра двоих пришлось отправлять к врачу. И назавтра они шумели, разбираясь, кто прав, кто виноват, снарядили лодку в магазин за добавкой, к вечеру добавили, но уже полегче, без боя. Матёре хватило одного дня, чтоб до смерти перепугаться; мало кто без особой нужды высовывал нос за ограду, а уж контору, где обосновалась орда, старались обходить за версту».

Мудрая Дарья раздумывает:

«Уйдёт под воду Матёра — всё так же будет сиять и праздновать ясный день и ясную ночь небо. „Что небу-то до Матёры? — поправляла себя Дарья. — Это людское дело. Она у людей в руках, оне над ей распоряжаются“».

Трагедия державы как раз и заключалась в том, что ею начали распоряжаться — в глухомани и в высоких кабинетах — хозяева на час, предтечи «архаровцев» из следующей повести Распутина «Пожар». Выходило, что разбой и разграбление, к которому мы пришли позже, начался ими ещё тогда, когда за победными гимнами и бодрыми речами о созидании мало кто обращал внимание на шушеру, уже заполнявшую «ничейную землю».

«И посеяно было нынче много меньше против прошлых колхозных лет, могли управиться своими силами, но почему-то отдали на откуп этим… опять в деревне остались в сторожах одни старухи. Перед тем, как выйти на улицу, они выглядывали из ограды в щели — всё ли там спокойно; по улице ходили крадучись; дома сидели тихо, на ночь закрывались на все запоры».

Далеко вперёд заглянул писатель. Это же картина, которая стала повседневной в России девяностых — двухтысячных годов!

Мы говорим: народная жизнь. А что это такое? Уклад, традиции, старые и новые привычки, строй души? Да, и то, и другое, и третье, И судьбы, судьбы, в которых, как в тысячах, в миллионах зеркал, отразился народный лик, народный характер. Не льстивой кистью писать их, эти судьбы, не лаком покрывать, чтобы приглянулись всему миру, а показать, каковы они есть на праведных или путаных дорогах жизни. В «Прощании с Матёрой» чуть-чуть приоткрыта, к примеру, судьба старой Катерины, матери пропившего душу Петрухи, а и в этой судьбе есть и свет, и счастье, и благородство:

«Катерина замуж не выходила, Петруху она прижила от своего же, матёринского мужика Алёши Звонникова, теперь давно уже неживого, убитого на войне. Катерина была много моложе его; когда они схлестнулись, у него уже бегало четверо по лавкам, но так прищемил он ей сердце, что ни за кого она не пошла, хоть охотников в молодые годы находилось вдоволь. Алёша Звонников тоже был порядочный баламут, и Петруха взял от него по этой части немало, но он и до работы был охочий мужик и имел же что-то особенное, если смирилась с Катериной его родная баба и если сама Катерина, ни на что не надеясь, вся светилась и обмирала от радости, когда в ночь-полночь подворачивал к ней чужой мужик. Она и сейчас, вспоминая о нём, менялась в лице и оживала, как от вина, глаза её раскрывались и счастливо уставлялись туда, в дни и ночи сорокалетней давности, и то, что видела она там, ещё теперь согревало её. И говорила она об Алёше, как о своём, и в Матёре она имела на это право, потому что Алёшина семья после войны съехала с острова.

Связь между Катериной и Алёшей скрыть было невозможно, в деревне знали о ней все. Потом, когда родился Петруха, Алёша и вовсе перестал таиться и открыто взял на себя заботу о новой своей семье, среди бела дня на глазах у народа привозил Катерине дрова и сено, поднимал завалившееся прясло. Так, на две семьи, и жил года три или четыре, пока не свалилась война, и в Матёре к этому скоро привыкли и перестали судачить. Об Алёше особенно и не посудачишь — всякие пересуды от него отскакивали как от стенки горох. Он и сам кого хошь мог остыдить и просмеять, с ним не всякий решался схватываться. „А я таковский, — любил он прихвастнуть, — меня не перетакуешь“. И десять, и пятнадцать лет спустя после войны про задиристых, ухлёстистых парней и мужиков в деревне говорили: „Ну ишо один Алёша Звонников объявился“».

* * *

Оглядывая прожитую жизнь, старая Дарья мучительно разгадывает: для чего она была дана?

«И кажется Дарье: нет ничего несправедливей в свете, когда что-то, будь то дерево или человек, доживает до бесполезности, до того, что становится оно в тягость; что из многих и многих грехов, отпущенных миру для измоленья и искупленья, этот грех неподъёмен. Дерево ещё туда-сюда — оно упадёт, сгниёт и пойдёт земле на удобрение. А человек? Годится ли он хоть для этого?.. К чему тогда терпеть старость, если ничего, кроме неудобств и мучений, она не даёт? К чему искать какую-то особую, вышнюю правду и службу, когда вся правда в том, что проку от тебя нет сейчас и не будет потом, что всё, для чего ты приходил в свет, ты давно сделал, а вся твоя теперешняя служба — досаждать другим. „Так ли? Так ли?“ — со страхом допытывалась Дарья и, не зная ответа, зная, вернее, лишь один ответ, растерянно и подавленно умолкала…

Стоило жить долгую и мытарную жизнь, чтобы под конец признаться себе: ничего она в ней не поняла. Пока подвигалась к старости она, устремилась куда-то и человеческая жизнь. Пускай теперь её догоняют другие. Но и они не догонят. Им только чудится, что они поспеют за ней, — нет, и им суждено с тоской и немощью смотреть ей вслед, как смотрит сейчас она».

Текут раздумья человека, прошедшего долгую земную дорогу… Что делает его притягательным и неповторимым? Конечно, душа. Да, она может быть мелкой, самолюбивой, жестокой, корыстной — несть числа её недобрым качествам. Запомнится ли такая душа другим людям? Запомнится. Как мёртвый и опасный сумрак. Но притягивать, давать пример другим, освещать чужую дорогу небесным светом может только душа, исповедующая добро, честность и справедливость. Вот, кажется, найдены точные слова: исповедующая Правду. Правда включает всё: и свет, и тепло, и святость.

Мы не можем обойти ещё одну особенность повести, ту особенность, о которой мы говорили и в связи с предыдущими произведениями Распутина: его любимые герои — это люди глубоко верующие. Для старухи Дарьи, как и для её подруг, обращение к Богу в счастливые и трудные минуты естественно. Пятьдесят лет героиня прожила в стране, где гнобили церковь, и только двадцать-тридцать молодых лет — в старой, православной России. Но душа её как нашла когда-то твёрдую опору, так и продолжала жить по Божьим заветам. Корни-то глубоки. В дни сердечной боли за судьбу Матёры Дарья обращалась к Господу с мольбой о помощи и прощении, и каждое её взывающее к милосердию и покаянное слово воспринималось читателями семидесятых годов прошлого века как естественное, понятное и близкое: