Валентин Распутин - читать онлайн книгу. Автор: Андрей Румянцев cтр.№ 109

К. З. Валентин Григорьевич, кто сейчас продолжает в литературе классическую традицию?

В. Р. Для меня это трудный вопрос… Знаю, что традицию эту продолжают авторы, которые собираются в Ясной Поляне. Приезжают такие писатели и к нам, в Иркутск, на праздник русской духовности и культуры „Сияние России“. Но даже талантливые писатели принимают сейчас другой образ жизни — стремятся прежде всего зарабатывать. Ведь если автор написал серьёзную книгу, он мало что получит. Ну, купят часть тиража, а всё остальное будет лежать в магазинах. Нет спроса. Поэтому авторы стремятся писать книги, которые найдут спрос. Пишут о том, что примет нынешняя публика.

К. З. Как вы думаете, какой человек сегодня должен стать подлинным героем в литературе? Вор и убийца, которого показывают в телесериалах и в детективных книжках? Или есть подлинный герой, который остаётся в забвении? Почему не находится автора, который бы сейчас написал „Записки охотника“: простые герои, но любуешься ими. И сейчас живут такие русские люди, а в литературе их нет.

В. Р. Правильно. По нынешним временам это не очень „выгодная“ тема. Я упоминал о молодых талантливых писателях, которым трудно живётся. Если сравнить то, что они создавали десяток лет назад, и то, что пишут сейчас, это разительно отличается. Многие уже перешли нравственный „рубикон“, и винить их трудно. Тут нужна стойкость и писательская, и житейская.

К. З. Как, на ваш взгляд, молодой человек может сохранить сегодня нравственную чистоту? Мне кажется, религиозность в традиционном её понимании привить будет уже сложно, но как ещё можно воспитать человека в православном духе?

В. Р. Для молодого человека это было бы не трудно, но почему-то не получается. Вот я наблюдаю, особенно в Москве: в храме много пожилых людей, молодёжи. Старики, когда они молятся, они там, здесь их нет. А молодые, они исполняют то, что нужно, но они ещё не вошли туда. Может быть, когда-нибудь религия займёт в нашей жизни такое же место, как это было раньше. Есть и сейчас хорошие православные школы. Но уже в религиозном чувстве появляются „дыры“, через которые проваливается многое из того, что требуется православному человеку. Знаю многих людей истинно верующих и всё-таки неверующих.

К. З. Как вы считаете, почему сегодня мы потеряли чувство Родины? Ведь патриотизм у нас сводится к каким-то примитивным вещам, вроде того, что молодёжь поголовно болеет за нашу сборную по футболу. Почему в стране появилось столько душевно и национально погибших людей, у которых нет ни Родины, ни веры?

В. Р. Потому что они были поставлены в такие условия. Мы выходили митинговать для того, чтобы предоставили работу, выдали жалованье, которое не платили месяцами, вернули украденные у нас вклады. Боролись за себя, а не за Россию. Россию мы отдали на разграбление в ельцинские времена. А после этого найти выход уже не удалось. Прежде-то люди действительно стояли за Родину. А сейчас за хлеб. Но дело ведь не в хлебе, как оказалось. Война показала: дело-то не в хлебе! Дело в душе, в отношении к стране, к России. В войну отношение к России было удивительное. Её спасали и спасли. А сейчас такого уже нет. Сегодня очень много людей едет за границу — кто жить и работать, кто учиться. Это меня не просто удивляет, это меня ужасает. Мы не хотим возрождать свою страну, развивать родную науку, образование.

К. З. Ещё недавно патриотическое чувство было на пике. А с чем это связано? Может быть, человек был крепко связан с землёй, а сейчас он от неё оторван?

В. Р. В первую очередь, конечно, связано с этим. Последний удар по земле, который произошёл в девяностые годы, — этот удар страшный. Русская земля — можно ли было представить, что её начнут продавать всем, в том числе иностранцам? В этих условиях „русская земля“, как и „Родина“, часто произносится с издёвочкой. Разве прежде это было возможно? Как мы к этому относились? Как фронтовики относились?.. И вот люди, которые собираются читать книги, не только мои, они размышляют, что происходит в России. Они стали размышлять, но этого, конечно, мало. Действовать надо. Если ты желаешь России процветания, живи и действуй ради этого».

В том же 2003 году, когда была создана повесть «Дочь Ивана, мать Ивана», Валентин Распутин написал рассказ «В непогоду». Название его, как и названия многих других произведений писателя, метафорично: трёхдневный буран, заставший повествователя в маленькой избушке, становится для него образом смертоносной бури, охватившей его родину. И опять здесь прямой разговор с читателем. А как иначе, если боль неотступна, если перед этой бурей, как и во время её, в воздухе уже носился и носится вихрь народной беды? И видит автор перед собой героиню прежнего своего рассказа — «Тётка Улита» и слышит её голос:

«Я заглядываю опять в сухие, замогильные глаза тётки Улиты, праведницы, не позволившей себе ни одного худого дела на земле… Я заглядываю в глаза тётки Улиты и различаю едва уловимый утвердительный вздох. Ни я не могу задать ей вопрос, ни она дать ответ, но чудится мне, и из многих-многих памятных между нами разговоров слагаются эти слова — слышу я едва внятное: „Ну, а как же: ежели мимо рук, ежели окромя Бога… не-ет, такой свет не устоит“. И вижу я, как поддакивают ей и бабушка моя, и мать… Не значит ли это, что в бушующей за окнами моего домика стихии есть и их воля: ветер-то оттуда, с той стороны, где они… И бешеные порывы — не без назидания; жуткие эти стенания — не без горького плача родных наших, сошедших с земли, о нашей участи».

Никто из нас, читателей, не мог бы сказать, что это некие общие слова. Распутин — такой автор, оценки которого, если вы захотите найти им подтверждение, всегда обоснованы не в этом тексте, так в другом. И картина всегда наглядна и доказательна. Нельзя без гнева читать одну из бесед писателя с журналистом Виктором Кожемяко о тех, кто посеял в России бурю:

«В. Р. Двадцать лет миновало с начала той „судьбоносной“ поры, когда наизнанку было вывернуто всё: и многовековые нравы и традиции, и способы жизни и хозяйничанья, трудовые и воинские победы, тысячелетняя история… Всё охаивалось и отвергалось. Нажитое и выстроенное народом в тяжких трудах за многие десятилетия растащили за полгода. Это походило на то, как если бы свергался последний очаг обезьяньего периода, предшествовавшего человечеству, и наконец-то открывались сияющие перспективы.

Не забыли ещё: малолетние школьницы, освобождённые от понятий хорошо-плохо, прилично-неприлично, дружно возжелали под влиянием телевидения стать проститутками. Такие объявились вкусы. Девушки постарше бросились за границу. Одни в поисках богатых женихов, другие на заработки тем самым ремеслом, которое не требует ни воспитания, ни образования. И миллионы людей более старшего поколения, бывшие инженеры, учителя, кандидаты наук, матери и отцы, потеряв работу, вынуждены были обзавестись профессией „челнока“: за границей купить, дома продать и накормить детей. И это в целомудренном народе, не признававшем барышничества и разврата. Вырвались из коммунизма и ветхозаветных понятий — и уже через десять лет (да раньше, раньше!) тысячи и тысячи мамаш школьного возраста, начиная от 12–14 лет и далее, принялись рожать и подбрасывать своих чад под чужие двери или выбрасывать на помойку.