Василий Шульгин. Судьба русского националиста - читать онлайн книгу. Автор: Святослав Рыбас cтр.№ 30

Октябристы имели в этой Думе 154 депутатских мандата из 442-х.

Возглавляя депутатскую фракцию партии «Союз 17 октября», Александр Иванович Гучков активно способствовал одобрению Думой аграрной реформы. По словам его соратника Н. В. Савича, «при большом уме, талантливости, ярко выраженных способностях парламентского борца Гучков был очень самолюбив, даже тщеславен, притом он отличался упрямым характером, не терпевшим противодействия его планам».

В натуре Гучкова не могла не отразиться конфликтная история старообрядчества, со времен церковного раскола более трех веков преследуемого православной церковью и государством. Одно время царь был расположен к Гучкову, но после разглашения последним подробностей их доверительного разговора Николай II перестал ему доверять.

Александр Иванович, будучи председателем думской комиссии по государственной обороне, вступил в принципиальный конфликт с военным министром В. А. Сухомлиновым по вопросу модернизации армии. В мае 1908 года с думской трибуны он заявил о помехах, чинимых армейскому управлению великими князьями (родственниками царя), занимающими руководящие посты и при этом никак не отвечающими за свои действия:

«Составленный из целой коллегии лиц, коллегии многоликой, под управлением великого князя Николая Николаевича, этот совет является серьезным тормозом в деле реформы и всякого улучшения нашей государственной обороны.

Для того чтобы закончить перед вами картину той дезорганизации, граничащей с анархией, которая водворилась во главе управления военного ведомства, я должен еще сказать, что должность генерал-инспектора всей артиллерии занимает великий князь Сергей Михайлович, должность генерал-инспектора инженерной части — великий князь Петр Николаевич и что начальником военных учебных заведений состоит великий князь Константин Константинович. Если ничего нельзя иметь против того, если можно даже считать естественным и справедливым, чтобы лица, по своему положению неответственные, служили в рядах армии, неся всю тяготу в мирное время и все опасности в военное время в качестве строевых начальников, то следует сказать, что постановка их во главе ответственных важных отраслей военного дела является делом совершенно ненормальным… Если мы считаем себя вправе и даже обязанными обратиться к народу, к стране и требовать от них тяжких жертв на дело этой обороны, то мы вправе обратиться и к тем немногим безответственным лицам, от которых мы должны потребовать всего только отказа от некоторых земных благ и некоторых радостей тщеславия, которые связаны с теми постами, которые они занимают» ^[74].

Такой критики от политических союзников в адрес правящей династии еще никто себе не позволял. Особенно любопытно, что слышавшие все это Столыпин и военный министр Редигер промолчали.

В итоге председатель военного совета великий князь Николай Николаевич (двоюродный дядя императора) оставил свой пост.

Как мы знаем, именно Гучков (вместе с Шульгиным) принимал отречение царя, и это деяние явилось логическим следствием резкого полевения политических взглядов Александра Ивановича. Вместе с тем — и полевением всего центристского, октябристского спектра политической жизни страны.

Вот фрагменты выступлений Гучкова в 1908 году с парламентской трибуны, посвященных последствиям войны с Японией:

«Первым виновником мы должны считать, несомненно, наше центральное правительство, и виновато оно не только в том, что допустило саму войну и даже легкомысленно способствовало возникновению этой войны, не только в том, что в эти долгие мирные годы, которые предшествовали войне, не озаботилось правильной постановкой всего дела обороны…

И второй грех правительства заключается в том, что в тот момент, когда мы материально стали сильны на Дальнем Востоке, когда дух армии был еще повышен и бодр, оно потеряло веру в себя, свой народ и заключило тот мир, который надолго похоронил наше международное положение и нашу военную славу. И если правительство, хотя в конце несчастной войны поняло свою ошибку и в пределах своих сил и разумения ее исправляло, то второй виновник наших неудач — наше общество — так до конца и остался в этом ослеплении…

Опыт последней войны указал, что наши заводы и мастерские не приспособлены к тому, чтобы покрыть весь необходимый армии расход в случае сколько-нибудь значительной войны. Мы вынуждены были во время последней войны получать патроны и снаряды из-за границы, и для нас ясно, что в случае европейской войны, когда такой подвоз будет невозможен, мы становимся в состояние, близкое к катастрофическому» ^[75].

Смелость оратора очевидна, но главное для нас в другом — многие проблемы, о которых он говорил, остались нерешенными и после 1914 года.

Во время Первой мировой войны Шульгин станет членом Особого совещания по обороне государства и будет лучше понимать Гучкова.

В свою очередь Гучков, дойдя в своей нарастающей оппозиционности до Геркулесовых столпов, будет готовить государственный переворот. И позовет участвовать в нем Шульгина. И ведь будет уверен, что тот не откажется.

Даже спустя почти 50 лет, уже после Второй мировой войны, Шульгин смотрел на Столыпина как на спасителя. В его дневнике есть запись, из которой все видно.

«Что характерно для Гос. думы 3-го созыва? Под руководством Столыпина это была борьба середины с левыми и правыми.

Борьба за что?

За мирную эволюцию. — Вперед на легком тормозе! — говорил Петр Аркадьевич.

Но эволюции не хотели ни те ни другие: ни левые, ни правые…

Но пока был жив Столыпин, Власть не дрожала. Поэтому так и охотились за ним убийцы.

Собственность есть диктатура над материей. Единоличная диктатура дает наилучшие результаты. Это доказано опытом.

Сделать из бедняков, влачащих жалкую жизнь в общинах, маленьких помещиков, имеющих и достаток, и досуг, а значит, „кованую свободу“, о которой он мечтал („чеканной свободой“ Столыпин называл деньги. — С. Р.).

Кованая свобода! Это прежде всего независимость. Зажиточному мужику нет необходимости кому-то кланяться, что-то выпрашивать, кого-то ублажать, перед кем-то ломать шапку. Удивительно, что достаточные немцы и чехи, колонисты, в чужой им стране, в России, были более независимы, [чем] русские бедняки на своей родине» ^[76].