Москва и жизнь - читать онлайн книгу. Автор: Юрий Лужков cтр.№ 4

Бабушка с одной из дочерей жили отдельно вблизи от нашего барака, в бывшей каменной бане с железобетонными полами и потолками.

Отец воевал недолго. Его тяжело ранили в битве под Москвой в районе Торжка, где шли ужасающие бои. В госпитале осколок в спине не вытащили, он так и остался в теле. После ранения отец снова попал на фронт. Под Харьковом весной 1942 года наши войска, как известно, оказались в окружении. Германские танковые армии, прорвав фронт, устремились к Волге и на Кавказ, к нефтяным промыслам. В чудовищном котле в плену оказались сотни тысяч солдат и командиров, и в их числе мой отец.

Из концлагеря отец бежал. Когда смотрел фильм «Судьба человека», то плакал и говорил: «Это про меня». Немцы его догнали и избили, его всего покусали собаки. После побега перевели в другой, более строго охраняемый, лагерь. Снова бежал. Помог поляк-охранник. Махнул рукой на забор, мол, бегите. Когда с другом он подныривал под колючую проволоку заграждения, то думал, что охранник их шлепнет и получит повышение. Такое бывало. Поляк не выстрелил.

Двинулись беглецы на юг, в сторону Одессы, где жил до войны друг. Им понадобилось переправиться через реку где-то в гористой местности в Молдавии. Отец плавать не умел. Друзья увидели на середине русла какую-то тень и подумали, что оно обмелело. Вошли в воду, но оказалось, что тень пала от горы. На середине реки отец начал тонуть. Друг его спас, помог добраться до берега. Выбились из сил. Друг шел и шатался от усталости. Отец полз на карачках за ним.

Отец с другом под Одессой воевал в партизанском отряде. Два года писем от него не приходило домой, он считался пропавшим без вести. Мать почернела от горя. Когда Красная армия подошла к партизанам, отец снова пошел на фронт. Дослужился до старшего сержанта, орденов и медалей принес домой много.

Из нашего барака ушел в ополчение сосед в первые дни войны. На призывном пункте получил трофейную канадскую винтовку и двадцать патронов к ней. «Больше ничего нет, — сказал военный комиссар. — Подберешь у кого-нибудь». И с этой винтовочкой пошел сосед оборонять родной город от немецких танков. Потом были кровь, грязь, мороз, горы трупов и все, что я услышал из его рассказов. Соседа ранили в бою, в госпитале хирурги вынули из него германскую пулю, и с ней, забинтованный, он вернулся на поправку домой.

Пуля лежала в маленькой жестяной коробочке с надписью «Монпансье». Сосед открывал коробочку и давал потрогать. Иначе как «сволочь» он эту пулю не называл. Долгое время я думал, что «сволочь» и «пуля» — одно и то же. Мне было шесть. Шла война. Крошечная немецкая сволочь лежала, вымазанная соседской кровью, и притворялась мертвой. Я столько ее разглядывал, что, кажется, помню все вмятины и царапины до сих пор.

Пулю вытащили из соседской груди, откуда-то из-под сердца. Для нас, всей дворовой ребятни, это было большой удачей. Теперь мы могли играть в войну, опираясь на вещественные улики и рассказы из первых рук.

Рассказ выходил скупой и однообразный. Это сейчас мальчишки играют в войну, подражая киногероям иностранных боевиков и ведя огонь из пластмассовых стрелялок. А тогда, в сорок втором, вместо ружей у нас были арматурные заточки, и играли мы совсем не в победу. В сопротивление. Разумеется, наши игры менялись по мере движения фронта. Но большого разнообразия не было. Или бежать надо под воздушным обстрелом по открытому полю, то есть дворовой свалке. Или пробираться по ночному лесу (по цехам мыловарки), чтобы выйти к своим.

Разыгрывая все эти сценки, мы подражали взрослым в главном: выстаивать, несмотря ни на что. Дрались до последнего. Сдаваться было нельзя. «Ничего ты со мной не сделаешь» — вот принцип наших детских игр 1943 года.

После ранения война для нашего соседа не кончилась. Он отходил от ран забинтованный, а рядом с ним на столике лежала вытянутая из его тела немецкая пуля. Никакой другой мысли, кроме как возвратиться на фронт, у него не было. Жизнь как бы остановилась и потеряла на время смысл.

У соседа родилась идея, по нормальным меркам сумасшедшая. Он решил вернуть эту пулю немцу. Как можно быстрее поправиться и попасть на передовую. Весь двор провожал своего героя. Пулю, конечно, он взял с собой. Что было дальше, я знаю гораздо лучше, потому что, когда сосед вернулся, мне исполнилось десять лет. Вернулся весь в орденах, с нашивками за ранения и осколками в позвоночнике, почему получил кличку Кривой.

А рассказ я услышал такой. Однажды на фронте, оказавшись в какой-то деревне, подобрал сосед слесарные инструменты. Выковырял из ружейного патрона родную российскую пулю, приладил немецкую. Положил отдельно в карман. И решил: увидит немца, прицелится и «вернет».

И вот на Белорусском фронте в местечке с названием, каких много — Сосновка, — решил эту свою идею осуществить. Увидел фигуру с вражеской стороны. Зарядил заветный патрон, прицелился, спустил курок. Немножко далековато. Фигура упала. Он был отмщен. Наступило спокойствие, какого ни до, ни после солдат никогда в жизни не переживал.

Та детская история получила неожиданное продолжение много лет спустя, когда я оказался в служебной командировке в Германии. На деловом обеде слышу, как один бизнесмен с немецкой стороны рассказывает между делом, что его отец воевал в России. Был ранен. Вылечился, вернулся. Однако всю жизнь возвращался мыслью к той боевой ситуации, где его подстрелили. Дело в том, что, когда врач вынул пулю, она неожиданно оказалась немецкой. Хотя стреляли с русской стороны.

— А на каком фронте это было? — спрашиваю.

— У вас он называется Белорусский фронт.

Уточнять название местечка не стал. Скорей всего, то была та самая пуля, которую я держал в руках в 1943 году у постели раненого соседа.

В День Победы 9 мая весь двор рванул на Красную площадь, там люди обнимались, целовались, ликовали. Когда стемнело, стало светло от залпов салюта. В небе висел в перекрестии лучей прожекторов портрет Сталина, все кричали «Ура!». После каждого залпа лучи разбегались по небу. Больше всего восхищали установленные на полуторках прожекторы, глаза слепила яркая дуга, мы подбирали на земле использованные электроды, ими можно было писать на стенах.

Мы с братьями безмерно радовались, когда вернулся с фронта отец.

После демобилизации его приняли на прежнее место работы в наркомат, ставший министерством. Был такой приказ Сталина — всем вернувшимся с фронта предоставлять прежнюю должность. Но после зачисления отца сразу же уволили. Он очень переживал, произошло обрушение и по деньгам, и по статусу. В Министерстве нефтяной промышленности дверь перед ним закрылась. Хотя он партизанил, доблестно закончил войну в Югославии.

Почему отец не смог вернуться служить туда, откуда ушел на фронт, нам, детям, не объяснял. Вслух при нас об этом не говорилось. Но несправедливость висела в воздухе. Простить не могли плен. «Хорошо еще, Миш, что не посадили», — шепнул кадровик.

До войны отец не наказывал. А после войны мне доставалось, потому что вырос очень своенравным. Когда разбил градусник и начал ртутью натирать медные монеты, чтобы они выглядели как серебряные, отец меня отлупцевал ремнем.