Жизнь и приключения артистов БДТ - читать онлайн книгу. Автор: Владимир Рецептер cтр.№ 82

И, слушая влюбленный рассказ, Р. думал о том, как же сошлись Левит и Товстоногов в небесном зарубежье, на тех бесконечных гастролях, откуда не возвращается ни один самолет, и где их встреча, видимо, неизбежна. Он старался представить себе, что мирного сказали они друг другу по поводу последней пылкой ссоры на земле, и вдруг ужаснулся тому, что, расставшись врагами здесь, они и там могли остаться верны себе и горделиво разминуться, даже не кивнув в знак забытого согласия и общих трудов в прежние лета…

Композитору Р. не спалось. Он тяжело ворочался на одинокой постели и думал о том, как непредсказуема быстрая жизнь. Почему узкобедрая девочка так легко отодвинула родственное гнездо на Зверинской, всю его заслуженную биографию, поденную работу и дорогой коллектив?.. Каким чудом все это стало далеким и неважным, а душа наполнилась новыми звучаниями, в которых так стройно сливался большой симфонический оркестр и нервные струнные синкопы новоузнанных японских инструментов?

«Тарирара, рапапа, умпа-умпа… Дарикура, Нагойя, солнце, солнце…»

У композиторов это называют «рыбой»: рождающуюся мелодию заполняют любыми словами и междометьями; потом кто-то придаст им посильный смысл, и выйдет песня или оратория. Или «рыба» растворится, уплывет в океан бессловесных звуков, а оркестр оденется парадной симфонической формой, и музыка взлетит под белые потолки Большого зала…

«Тарирара, рапапа, умпа-умпа… Дарикура, Киото, Фудзияма…»

Семен Ефимович вставал, зажигал свет, записывал несколько нот и, запрещая себе продолжать, вновь устраивал темноту. И уже под легким одеялом чувствовал, какой силой и молодостью наполняется его новое тело…

На круглой башне против его окна погасли огни, и бегущая круговая строка, споткнувшись, исчезла, и загадочный «Facom» рядом не горит, и «Daina Bank» притух, только зеленый указатель под мостом светится: вот главная дорога. А если что, как раз под самым хайвеем не дремлет трехэтажный особнячок с горящим иероглифом и понятным английским словцом на лбу: «Police», обращайся за помощью. И на остановке автобуса свет. И в доме наискось верхний этаж освещен. И справа заявляет о себе «1М» — кто такой? — большие внятные буквы, стройные, но без нахальства. А светильники по всему видимому участку хайвея желтые и лучатся, как у Ван-Гога. А на углах и антеннах осакских высоток красные огни. Чтоб ночные пилоты не врезались, и вертолетчики знали, куда садиться. Небо совершенно без звезд… Темное нестеганое одеяло… Где же Бог?.. Бог на месте.

— «Кто идет, кто идет, Сузуки, отгадай, / То зовет, то зовет: Баттерфляй, Баттерфляй», — неожиданно для себя пропел полуночник Р. и в совершенном блаженстве отдался на волю Пуччини. Он расхаживал по номеру и пел, стараясь быть неслышным, но чем сильней он глушил в себе сладчайшие отзвуки колоратуры и могучие волны итальянского оркестра, тем мощней они отдавались в ушах, груди, животе, гулкой голове и стиснутом горле.

Р. плотно сомкнул губы и начал дирижировать оперой сначала. Партитура перемещалась в расширившееся сознание, ставшее конгениальным узурпатору Пуччини, и он долго раскачивался перед окнами, закрыв глаза и поводя гибкими руками. «Господи, Боже мой, какое счастье эта музыка!»

Сыграв божественный финал, Семен Ефимович обратил внимание на то, как оживает за окном новый рассветный цвет.

— Смотрите-ка, уже утро! — сказал он неизвестно кому.

Защитная сетка на лесах оказалась синей или даже голубой. Это слева. А стройка справа оделась в зеленую безрукавку, и на ней уже видны первые муравьи. И вновь загорается дневная реклама, соблазнительные пестрые плакаты, — ночью умные японцы экономили электроэнергию. И вот — смотрите! — прямо на глазах возобновила бег эта нервная строка на круглой башне, и заново родились синие и зеленые иероглифы. Какая прелесть эти таинственные значки! А куда делось плотное небесное одеяло? Одна голубизна, скажите, пожалуйста!.. И отдаленные шумы появляются без спроса, как гости у меня в Ленинграде.

Конечно, итальянские певицы поют волшебно, но именно в Японии лучшей Чио-Чио-сан признали молдаванку Биешу. И она дивно поет эту партию. Хотя, по-моему, героиня должна быть тоненькая, миниатюрная, как цветок. Если фильм-оперу снимал бы Дзефирелли, он бы записал на фонограмму кого угодно, и на экране мы увидели бы что-то совсем юное. Скажем, голос Биешу, а лицо Иосико… Она была бы чудная мадам Баттерфляй, чудная!.. Золотко мое!.. Уточка моя!..

Когда автобус тронулся на экскурсию в Киото, композитор и артист Р. оказались вместе, Семен Ефимович, пришедший заранее и севший у окна, похлопал ладонью рядом с собой:

— Садитесь сюда, Володя!..

Из Осаки выбирались долго, и им удалось обсудить вчерашнего «Ревизора» на полторы сотни зрителей. В огромном — две тысячи мест — зале они казались участниками действия и личными гостями Городничего.

— Ну, как вы играли свой эпизод, своего Бессловесного? — Розенцвейг уже знал, как артист Р. называл своего временного героя.

— Вдохновенно, — сказал Р. — Я люблю его, как брата. Ни одного слова, настоящий мужик.

— Так скажите Гоге, он сохранит это удовольствие за вами!

— Нельзя отбивать хлеб у товарища!.. Боря Лескин изобразил в «Ревизоре» дворника, вышел со сцены, отклеил бороду и говорит: «Ну вот, встретился с Гоголем»…

— Вы помните «Чио-Чио-сан»? — без перехода спросил Розенцвейг.

— В какой-то степени, — осторожно ответил Р.

— Это же японская история!

— Конечно, — подтвердил Р. и запел: «У ней такая маленькая грудь и губы, губы алые, как маки. Уходит капитан в далекий путь, оставив девушку из Нагасаки…» Впрочем, это из другой оперы…

Красная путевая тетрадь лежала у него на коленях, и 30 сентября 1983 года артист Р. по наитию записал Сенин монолог. Если бы он был более сведущ в мировом оперном репертуаре и лучше знал творчество Джакомо Пуччини, он бы только покивал Семену Ефимовичу, продолжая думать о своем. Но не было бы счастья, да несчастье помогло…

— Понимаете, вопшем, все они итальянцы, — говорил Розенцвейг, — я имею в виду либреттистов и самого Пуччини. Джиакозо и Иллика. И вот они берут экзотический сюжет, но в то же время там есть и что-то фактическое. Может быть, что-то было в газетах. Но — невэтомдело!.. Вы понимаете этот фокус?.. С Моцартом то же самое!.. Пишет австриец, истории французские, но все на итальянском языке!.. В переводе, конечно, эффект уменьшается. Слушать оперы Пуччини надо на итальянском!.. «Тисара, Тисара-а-а…» Ах, как это написано!.. Вопшем, она расставляет цветы, убирает комнату и смотрит в окно, как приближается корабль. Она думает, что это плывет он. Тут стреляет пушка, и корабль причаливает в ту же самую Иокогаму.

— Ну да — сказал Р., — корабль называется «Хабаровск», но это — военный трофей, и его девичье имя — «Герман Геринг»…

— Слушайте, слушайте! Вы тоже, между прочим, могли бы сделать какое-нибудь либретто!.. Вот он уже идет к ней, ближе, ближе, и это нарастает в музыке, сейчас войдет… Нет!.. Это — не он! Все! Ошибка!.. Рухнула ее последняя надежда. И музыка здесь… Сердце переворачивается!.. Ее отдали замуж на 999 лет! Кто отдал? Дядя!.. У нее есть дядя, его зовут Бонза. Не смейтесь!.. Он служитель бога Ямато. И свадьбу организовал администратор Геро. А этот лейтенант, этот Пинкертон, которого она ждет, между прочим, клялся, что ее не бросит!.. И тут она открывает ящичек и начинает разворачивать белую бумагу. Вы знаете, что такое сепукка? Это нож для разрезания живота, специальный инструмент для харакири. Что интересно, что его заворачивают в рисовую бумагу и вынимают только на крайний случай… Но тут появляется ребенок, сын, и идет сцена прощания. Невозможно слушать без слез, сколько раз слушаешь, столько раз текут слезы… Она уводит мальчика, заходит за ширму… И ударяет себя. Удар, конечно, под ложечку и — вниз, к почкам!.. Но это не все. Тут раздается голос, он все-таки приехал, этот Пинкертон!.. Он уже капитан, и у него есть жена Кэт…