"Никогда против России!" Мой отец Иоахим фон Риббентроп - читать онлайн книгу. Автор: Рудольф Фон Риббентроп cтр.№ 116

Насколько путаными зачастую являлись эти представления, показывает следующий опыт, который я смог проделать самостоятельно. В Ильфельде в нашем классе завязалась дискуссия, когда наш прекрасный учитель истории Винкельманн оправдал жесткую саксонскую политику Карла Великого. Наш класс решил, однако, что Карл был «Саксонским палачом». Винкельманн победил нас, в конечном итоге, хитростью, принеся на следующий урок истории речь Гитлера на партийном съезде в 1935 году, в которой Гитлер взял под защиту германских кайзеров Средневековья — имелся в виду однозначно Карл Великий, — поскольку они, действуя в высшем интересе «становления народа», были волей-неволей вынуждены к жесткому обращению с различными германскими племенами в рейхе. Мы были в высшей степени изумлены, мы ведь могли не знать, что Гитлер представлял это мнение, даже довольно часто и энергично, против иных оценок, таких как Гиммлера и Розенберга ^[417]. Я должен констатировать, он действительно убедил нас с помощью аргумента, что историю можно оценивать только из времени, в которое она творится. Не прошло и двух лет, как в офицерской школе Ваффен-СС, когда вновь возникла дискуссия о «Карле — Саксонском палаче», мне пришлось «обратить на себя внимание», как говорили в армии, понимая это, по большей части, в отрицательном смысле.

В этой офицерской школе Ваффен-СС в Брауншвейге на так называемое «идеологическое воспитание» отводилось только три четверти часа в неделю, поскольку военная подготовка превалировала над всем. Этот коротко отпущенный урок проводил так называемый «мировоззренческий шейх», как мы из-за его невоенной функции неуважительно называли своего «преподавателя мировоззрения», который, однако, занимал воинскую должность и, таким образом, являлся нашим начальником. В один прекрасный день он также высказал тезис о «Карле — Саксонском палаче». Он, возможно, придерживался линии гиммлеровского взгляда на историю, я, однако, знал из дома о намерении правительства Германии — по крайней мере, отца — начать примирение с Францией, причем как раз Карл Великий был задуман в качестве объединяющего элемента и интеграционной фигуры ^[418]. Итак, я возразил преподавателю мировоззрения, использовав аргументы, указанные Винкельманном в Ильфельде. Преподаватель был быстро приведен в раздражение и, наконец, лишил меня слова. В качестве воинского начальника он имел такое право; это, однако, разозлило меня в моем юношеском максимализме — мне было 19 лет.

Я вспомнил нашего учителя истории и раздобыл на следующий выходной указанную речь Гитлера, которую, конечно, не представляло сложности получить. На следующем уроке я продемонстрировал ее преподавателю мировоззрения, так что он, естественно, на глазах у всей аудитории очутился в несколько глупом положении. Поскольку часы его уроков протекали невыносимо скучно, определенное злорадство аудитории не заметить было невозможно.

Два дня спустя я в «повседневной форме», то есть в каске и «подпоясанный», был вызван на рапорт к командиру учебной группы, спросившему меня чуточку резко, почему я «устраиваю оппозицию» на мировоззренческом уроке? Я объяснил ему случившееся, на что он мне сказал: «Оставьте мужика в покое». Мне кажется, он даже воспользовался выражением «мировоззренческий шейх». Командир нашей учебной группы, отличный солдат, был к так называемому «мировоззрению» совершенно равнодушен. Я внял его совету и попридержал впоследствии свой язык. «Преподаватель мировоззрения» вскоре был заменен, конечно, не из-за этого инцидента, его преемник был высокообразованным человеком, читавшим нам лекции по немецкой истории — представьте себе, без особой примеси идеологии — и умевшим сделать их для нас действительно живыми.

Отправной точкой концепции Гитлера являлось последовательное неприятие марксизма, в какой бы форме тот ни проявлялся. Он противопоставлял ему национализм — в те времена рассматриваемый всеми народами и государствами земного шара в качестве основы своего существования, — расширенный до «национал-социализма». Для него он использовал понятие «народное сообщество», не имевшее ничего общего с догматическим социализмом марксистского толка, хотя в НСДАП, безусловно, присутствовали и «левые» течения, однако не организованные в какой-либо форме.

Этой отправной точке его политической борьбы за власть, которой он обещал добиться законным путем, трудно отказать в привлекательности. «Национал-социализм» годился для поиска консенсуса среди широких слоев населения, в том числе рабочих. Для избежания путаницы в определениях укажу, что так называемое «социалистическое» в национал-социализме сегодня следовало бы обозначить как «социальное», именно для того, чтобы отличить от «социализма» в марксистском понимании. Коммунистические избиратели — на выборах рейхспрезидента в 1932 году более пяти миллионов — голосовали за коммунистов по причине бедственного экономического положения. Для них был вполне приемлем также и «национал-социализм», если бы под его знаком их положение улучшилось бы.

Гитлер приложил к разработке концепции свой дар визионера. Он должен был дать этому политически издавна довольно неуверенному народу — неуверенному в смысле национальной идентичности — видение будущего. Противоположность между «национальным» и «социалистическим» («социальным») была снята им в понятии «народного сообщества», в котором каждый на своем месте исполнял свою функцию для общего (и, следовательно, и для собственного) блага. Он обещал на национальном уровне восстановление равноправия Германии и ее обороноспособности, и на социальном уровне ликвидацию безработицы и классовой борьбы. Социальная компонента должна была создать необходимое «единство» немецкого народа, с тем чтобы он оказался в состоянии выдержать борьбу за равноправие и добиться безопасности своего неизменно уязвимого положения в Центральной Европе. Опыт Первой мировой войны, в которой «тыл», по общему мнению, развалился, несомненно, сыграл тут решающую роль. Здесь, однако, находятся и корни репрессий, которые все чаще имели место в годы Третьего рейха и особенно во время войны. Они должны были сохранить единство народа, однако их воздействие на элиты являлось зачастую контрпродуктивным! К крайне уязвимой внешнеполитической ситуации рейха, которая была уже показана здесь, присоединялась внутренняя угроза со стороны воинствующей, чрезвычайно активной Коммунистической партии Германии, ее, контролируемую Москвой, в чрезвычайной ситуации вполне можно было рассматривать как «руку» этой империалистической державы.

Сверх того, следует указать, что социальная структура руководящих кругов в Германии не была однородной. В ней были представлены все социальные, религиозные и идеологические течения. Для всех групп, однако, — за исключением крайне левых — нормы «антибольшевизма» и «равенства» для рейха являлись возможной мотивацией.

Идеолог Гитлер нагрузил, однако, на этот общий знаменатель для национального и социального консенсуса идеологию, которую, как он верил, он должен навязать немецкому народу, с тем чтобы, по его мнению, избавить его от разлагающего влияния «еврейского большевизма». Его идеология во все увеличивавшейся степени претендовала на признание вплоть до вторжения в глубоко личную сферу отдельных индивидов. Его «мировоззрение» базировалось, как я уже сказал, на основе расовой теории. В «германской расе», что бы он под ней ни понимал, Гитлер видел «положительную» компоненту, возможно, с намерением дать всегда неустойчивому менталитету своих соотечественников несколько более твердый фундамент. Отрицательная сторона воплощалась в его глазах в «еврейской расе». Поскольку Гитлер приравнивал большевизм к еврейству, он связал свою реальную и очевидную цель, а именно борьбу с марксизмом-ленинизмом, со своей утопической расовой теорией. В марксизме, еврействе и интернациональности он видел угрозу для «крови» и «духовной» субстанции немецкого народа, его он хотел иммунизировать против этих влияний. Отец пишет, что все его, какими бы они ни были вескими, аргументы против представления Гитлера о всемирном еврейском восточно-западном заговоре против рейха не смогли бы убедить Гитлера отказаться от этой точки зрения. Никогда или очень редко удается отговорить провидцев от их видений!