"Никогда против России!" Мой отец Иоахим фон Риббентроп - читать онлайн книгу. Автор: Рудольф Фон Риббентроп cтр.№ 108

Одно из неприятных переживаний во время операции «Цитадель» я помню так хорошо, что все еще могу указать точное место и дату. 11 июля 1943 года, в день перед великим танковым сражением под Прохоровкой, о котором я еще буду говорить, в командный пункт, оборудованный в переходе ^[405] под железнодорожной насыпью, который должен был сыграть определенную роль на следующий день, ввели захваченного русского лейтенанта. Высокий и голубоглазый, он, между прочим, выглядел настоящим германцем, демонстрируя вполне безупречную офицерскую выправку. Сигарета и шнапс расслабили атмосферу, и между ним и нами завязался разговор о перспективах этой войны, не имевший больше характера допроса. Вдруг он заявил: «Русский солдат — скверное питание и высокая мораль, немецкий солдат — хорошее питание и дрянная мораль». Конечно, мы это к себе не отнесли, но мы были глубоко задеты. Подсознательно мы чувствовали, Сталинград положил начало кризису доверия к высшему руководству, если бы не большевистская угроза и требование Рузвельтом и Черчиллем «безоговорочной капитуляции», война, возможно, была бы прекращена раньше.

Не представляли ли остановка русского наступления и немецкое контрнаступление, приведшее к повторному захвату Харькова, момент успеха, который мог бы в глазах Гитлера явиться предпосылкой для того, чтобы теперь без особой потери лица начать зондаж в направлении российского руководства? По мнению отца, успешная консолидация Восточного фронта и повторный захват Харькова уже создали для этого предпосылку. Однако Гитлер настаивал на проведении операции «Цитадель».

Высшее руководство не желало взять время, чтобы без спешки обновить опытные дивизии армии и Ваффен-СС, чтобы создать резервы и рассмотреть стратегические варианты, как и где они могут быть оптимально использованы. Одной из существенных максим немецкой военной теории, имевшей силу на всех уровнях, являлось требование, по возможности, никогда не позволять вырвать из рук инициативу. Его вполне можно обозначить как «догму». Так что скоро началась подготовка к операции «Цитадель». Целью являлось срезать глубоко вдающийся в немецкий фронт «Курский выступ», то есть отрезать и уничтожить русские войска, задействованные в нем, и, сверх того, выправить фронт. Это что касается оперативных целей.

Это наступление с «ограниченными целями», как оно называется на профессиональном жаргоне, что означает, что никакие стратегические цели с ним не были связаны, интенсивно подготавливалось в нашей дивизии. В больших песочницах был воспроизведен рельеф местности, где должна была наступать дивизия. Диспозиции атаки во всех вариантах неоднократно обсуждались со всеми командирами, включая командиров рот. Максима германского командования, гласящая, что знание ситуации и оперативных намерений является предпосылкой адекватных и, при необходимости, независимых действий на всех уровнях, была полностью соблюдена. Правда, само наступление, то есть оба конца клещей, которые должны были отщипнуть «Курский выступ», были, к северу от Белгорода и южнее Орла, установлены в точках, где любой обделенный фантазией фендрик ожидал бы нападения или учинил бы его. Германское военное руководство под командованием Гитлера лишилось воображения.

Даже мы, командиры рот, получили возможность составить представление о расположении врага. Карты не сулили ничего хорошего. Красные подписи, отмечавшие на карте русские воинские части и оборонительные сооружения, тем сильнее умножались и уплотнялись, чем дольше откладывалось начало наступления. Рассказывали, что Гитлер хотел непременно задействовать танк новой конструкции, так называемую «пантеру» ^[406]. Новую конструкцию, которая еще не излечилась от младенческих болезней.

Как обычно, накануне наступления Гитлер отдал довольно пафосный приказ по войскам, в котором, если мне не изменяет память, обращалось внимание на чрезвычайную важность этого сражения, хотя речь здесь явно не шла больше об операции стратегического назначения. Это может являться признаком того, что он рассчитывал в ходе фронтовой операции добиться военного успеха, названного им в то время отцу в качестве условия для попытки вступить в переговоры с русскими. Итак, мы выступили лишь 5 июля 1943 года против находившегося в полной готовности к обороне противника, которому было предоставлено достаточно времени, чтобы наилучшим образом приготовиться к германскому наступлению. Главное направление удара танкового корпуса СС, действовавшего на южном фронте наступления, приходилось на сильнейшую позицию русских, точно туда, где и ожидалась наша атака. День за днем мы преодолевали все новые оборонительные сооружения, минные поля, противотанковые рвы. Вновь и вновь мы отражали поддерживавшиеся танками контратаки. Германская стратегическая концепция предусматривала, собственно, что пехотные дивизии передовой линии пробьют бреши в оборонительных линиях противника, через которые свежие танковые дивизии ударят во вражеский тыл. У чисто пехотных дивизий не имелось, однако, никаких шансов преодолеть русские оборонительные позиции, сплошь и рядом усиленные вкопанными в землю Т-34. Таким образом, танковые дивизии должны были со значительными потерями сами пробивать себе дорогу.

11 июля мы, наконец, преодолели, сражаясь у города Прохоровка, еще один протяженный и глубокий противотанковый ров, прорвав, таким образом, многочисленные оборонительные линии противника. Мы ожидали в наших машинах приказа атаковать Прохоровку, находившуюся перед нами в пределах прямой видимости. Правда, мы уже наблюдали в сильные бинокли, через речку Псёл, массивные танковые контратаки русских на участке соседней дивизии слева. Это было причиной, почему приказ взять Прохоровку еще не мог быть отдан. Так мы и стояли в нетерпении на возвышенности между долиной Псёла и железнодорожной линией Харьков— Курск. Почему не было приказа атаковать? Нет ничего более неприятного, чем быть выстроенным на открытом месте под вражеским обстрелом, не будучи в состоянии сделать что-либо. В такие моменты я иногда говорил своему заряжающему: «Сделай-ка мне бутерброд». Он держал довольствие для экипажа в ящике из-под патронов. Тот помещался у его ног, под мешком, в который укладывались стреляные гильзы. Экипаж состоял из пяти человек. В башенке командира находился в данном случае я сам. Слева, под и передо мной — наводчик. Командир должен был точным целеуказанием направить его на соответствующие цели, так как поле зрения, доступное наводчику через прицельную оптику, было ограниченно. Слаженное взаимодействие между командиром, наводчиком и водителем зачастую являлось вопросом выживания. Водителем нужно было постоянно управлять, при этом он должен был использовать любую, вплоть до самой малой, возможность для укрытия и, в первую очередь, не застрять. Он был, по сути, важнейшим членом экипажа, так как отвечал за готовность машины к выезду. С наводчиком, водителем и радистом командир был связан по танковому переговорному устройству. Заряжающий ничего не видел и не слышал, однако должен был заботиться о том, чтобы пушка была соответственно заряжена правильным снарядом (осколочным или бронебойным), и пулемет, по возможности, всегда исправно функционировал. Радист должен был всякий раз переключить передатчик в зависимости от того, хотел ли я говорить с одним из танков роты или с командиром батальона, со своим пулеметом он должен был в соответствующих условиях подавлять вражескую пехоту. От каждого члена экипажа могла зависеть жизнь или смерть. Нетрудно себе представить, насколько такие обстоятельства сплачивают.