Слеза чемпионки - читать онлайн книгу. Автор: Ирина Роднина cтр.№ 35

Жук сам всем своим ученикам точил коньки, поэтому мы на все соревнования возили его станочек. Этот станочек о-го-го сколько весит! И столько было из-за него всегда проблем с таможней. Однажды Зайцеву он доверил его нести, а у того сумка порвалась, и станочек упал. Я думала, Жук тут же, на месте Зайцева прибьет. Все то поколение — что Протопопов, что Москвин — они все сами занимались своим инвентарем и инвентарем партнерш.

Для Жука эта подготовка — святой обряд. Он всегда меня ругал, что я неаккуратно катаюсь, сбиваю ребра. Но самое ужасное — я привыкла кататься на тупых коньках. Я точила коньки раза четыре в год, и мне этого хватало. Всё остальное время мне их камушками подправляли. Многие точат лезвия перед каждым стартом. А я терпеть не могла кататься на острых коньках, для меня это почти катастрофа. Единственное, что он делал, — чуть-чуть подправлял правое ребро, потому что для выполнения тодеса назад наружу очень важно иметь хорошее ребро. Тогда появляется уверенное натяжение. Я привыкла к тупым конькам еще и потому, что в ЦСКА мы все время катались на холодном льду. А на холодном льду, да еще после хоккеистов, кататься на острых коньках очень опасно, так как лед режется. У хоккеистов же коньки без ребер, так и я каталась: чтобы ребро было не очень сильно заточено.

А хранить коньки — тоже целая процедура: на коньки надевать чехольчики, протирать их все время, иметь хорошую тряпочку, еще лучше кусочек лайки, чтобы сразу воду стирать. На ботинки — отдельные чехлы, надо следить, чтобы они не пачкались. Никогда ботинки на пол не ставились. Это запрещается! Ботинки с коньками должны лежать только на стуле или на кресле. На пол — никогда! Поэтому, когда я рассказывала, что кинула в Жука коньком с ботинком, это уже был верх моих эмоций. Конечки всегда с собой, куда бы ты ни пошел.

В 1972 году на Олимпийских играх в Саппоро у нас рано утром была тренировка. Тогда мы еще делили лед с хоккеистами, и соревнования в короткой программе проходили днем между хоккейными матчами. Оттого и тренировки начинали очень рано. Я Жуку сказала, что лед очень жесткий. Потом мы погуляли, я поела, немножко полежала, а когда стала собираться, беру сумку — а там нет коньков! Я три раза всё перепроверила, нет коньков! Что со мной творилось, передать не могу, на грани сердечного приступа. Мы с Жуком договорились встретиться без пятнадцати два у центрального входа. Иду, как на казнь, у меня в сумке только платьице и кроссовки. Всё, кроме коньков. Подхожу и не знаю, как ему такое сказать. Он с сумкой стоит, меня поджидает. Я говорю: «Станислав Алексеевич, вы только сильно не волнуйтесь, но дело в том, что у меня коньки пропали. Я все обыскала, но они исчезли». Он в ответ: «Да они у меня!» — «Как у вас?» — «Я тебя не мог найти и попросил Люду Смирнову, чтобы она вынесла твои коньки. Я их подправлял». Передать не могу, что я за этот час, пока я с ним не встретилась, пережила. Так опозориться на Олимпийских играх! Чужие ботинки надеть невозможно. Катастрофа!

Зайцев, как и все ребята, каждый год менял ботинки с коньками. Зайцев иногда раз в восемь месяцев менял, потому что у него очень быстро они ломались. Я же меняла ботинки раз в два года. Для меня новые ботинки — всегда трагедия. Я на три недели выпадала из спортивной жизни. Сразу резко портился характер, я капризничала, ничего не могла на тренировке делать. Со стороны — как корова на льду. Ноги все в синяках. Будто заново начинала кататься. Поэтому для меня без вариантов: нет коньков, значит, Олимпийские игры — гуд-бай! И когда он мне сказал про Смирнову — а надо учесть, что мы с ней были всегда в очень хороших отношениях, — пока я шла к катку, я уже вся вскипела. Я вошла в раздевалку, беру конек и говорю ей: «Я тебя сейчас прибью к стенке этим коньком». А у нас раздевалки были так устроены, что стена не сплошная, а с промежутком. На другой стороне, за перегородкой, раздевалка ребят. Тут же Лешка выскочил нас разнимать. Я повторила: «Я сейчас тебя пришпилю этим коньком!» Я еще и конек держала так, что точно могла ее к стеночке прибить.

Советские коньки, которые назывались «Экстра», считались экспериментальными, на самом же деле они были сделаны точно по образцу английских. Только в отличие от английских наши делались на каком-то военном заводе. Я уже входила в сборную, но еще никакой не чемпионкой не была, когда Жук мне эти коньки выбил. Обычно на лезвие конька наваривается три-четыре миллиметра закаленной стали, и после того, как ее стачивают, конек на выброс. Ему уже нет никакого применения. Коньки «Экстра» целиком были сделаны из сверхтвердой, какой-то специальной стали. Я на них откаталась два сезона, и они были в полном порядке. Но я уже получила конечки иностранные, английские. А мои передали кому-то, кто младше. У нас же и коньки, и ботинки, и костюмы передавались тем, кто шел за нами. То же самое часто делали и с музыкой, и с программами.

Наша «Экстра» была лучше, чем иностранная продукция. Наверное, потому что экспериментальная, а может, потому, что их делали там же, где ракеты. Может быть, производить такие коньки получалось слишком дорого, легче было закупать инвентарь за границей. Хотя и мастеров у нас было достаточно, и стали, вероятно, хватало. Я думаю, что мы совершенно зря не стали развивать это производство. Может быть, действительно оно дорогое, потому что не массовый товар, только для сборной страны.

Когда я ушла к Тарасовой, мне коньки точил Плинер, и делал это не хуже, чем Жук. Нет, сначала Валя Земнухов, а потом Эдик. Валя Земнухов, между прочим, до сих пор работает в саду «Эрмитаж». Валя точил, не могу сказать, что плохо, но мне не всегда подходило.

Эдик — очень странный человек, большой и непризнанный тренер. Эдик относился к точильному делу серьезно. Когда мы попытались с ним расплатиться, он на нас обиделся: «Я за это денег не беру». Мы всегда старались ему что-то из-за границы привезти, особенно связанное с фигурным катанием. Все из того поколения точно так же, как Жук, были коллекционерами. Значки, нашивки, открытки, буквально любой предмет, связанный с фигурным катанием. Мы от него этим заразились. У меня значков туча накопилась, теперь не знаю, куда их деть. Те же нашивки, фотографии, причем не просто наши фотографии, а открытки. У меня, несмотря на несколько переездов, еще что-то осталось. Часть коллекции хранилась у родителей, часть у Зайцева, часть я сама раздарила своим спортсменам. Все равно куча всего осталась.

Лезвия я получила английские, но ботинки оставила наши. Я только в советских каталась. Жук нам сделал колодки; очень удачно, что протезная фабрика находилась рядом с ЦСКА. А фабрика, которая выпускала спортивный инвентарь, имела собственную лабораторию. В этой лаборатории по снятым колодкам нам шили ботинки. Я не знаю, как эта профессия у обувщиков называется, наверное закройщик. Был потрясающий человек, пожилой, с благородной сединой. Он Протопопову всегда шил ботинки. А потом и мне. Он знал секрет, как надо шить. За полгода он отбирал хорошую кожу и по колодкам ее натягивал. Каждый раз, перед тем как шить, он измерял, что в стопе поменялось, ноги же у нас деформировались. В первых ботинках мы себе попортили ступни. Он выделял на стопе каждую шишечку. Я у иностранцев увидела на ботинках разрез, и мы первыми его у себя сделали. Когда приседаешь, ботинок «складывается», гармошечка такая образуется. Для меня обычные ботинки были слишком высокими. Он мне специально сделал ботинки на четырех крючках, хотя у всех пять. У меня ноги болели, и он на моих ботинках язык поднял намного выше, он прямо торчал из ботинка. Потом подрезали пятку — раз надорванный ахилл, значит должна быть короче пятка у ботинка, чтобы не сильно на ахилл давить. За счет этой хитрости наибольшее усилие приходилось на переднюю часть стопы.