Удивление перед жизнью. Воспоминания - читать онлайн книгу. Автор: Виктор Розов cтр.№ 88

И Мария Ивановна не забыла. Лет двадцать спустя я был у нее дома, не помню – по каким делам, и обратил внимание на засохшие цветы, которые стояли на шкафу под потолком. Букет был красивый и переливался белыми тонами. Сохранность цветов была редкая, будто изделие тончайшей работы.

– Мария Ивановна, что это за цветы? – поинтересовался я.

– Не помнишь? – метнув в меня веселым глазом, спросила Мария Ивановна.

– Неужели?!

– Они. – И быстро перевела разговор на другую тему.

Жив ли этот букет сейчас в ее опустевшей квартире, не знаю, вряд ли, – прошло почти полвека.

Если творческая требовательность Бабановой была почти остервенелой, то бытовая, жизненная – минимальной. Не блистала нарядами. Помню, как однажды она, не удержавшись, сказала мне:

– Смотри, какой у меня поясок.

Это был какой-то довольно широкий ремень, не произведший на меня никакого впечатления. Я простодушно спросил:

– Что особенного?

– Ну и дурак! – И с детской гордостью произнесла: – Это из Парижа, сто рублей стоит.

Я хотел ахнуть, но «ах» был бы фальшивым, и тогда Мария Ивановна обиделась бы на меня по-настоящему. Ненавидела фальшь. Она ей даже мерещилась, и оттого она была мнительной. Сколько раз приходилось мне разуверять Марию Ивановну в ее ложных подозрениях. То ей казалось, что студентка такая-то ее не любит и еле здоровается при встрече; то вообразит, что с ней не хотят репетировать отрывок; кому-то будто бы не понравилась ее игра в спектакле. И ведь каждый раз обида, порой до слез. А я, староста курса, лепечу что-то, лепечу.

– Ах, не говори мне, я же вижу, я понимаю, я чувствую!

А все только миражи. И к своей игре относилась двойственно. Понимала силу своего дарования, знала, и в то же время каждый раз ей мерещилось, что играла плохо. После ее спектакля около гримуборной всегда толпятся знакомые с цветами. Корзины, букеты, ахи, охи, восторги, поздравления. Мария Ивановна с какой-то лихорадочной быстротой принимает цветы и поздравления, но во всем ее трепете чувствуется: «Да, да, да, только уйдите поскорее…» И остается одна со своими сомнениями. Вероятно, по пути домой в уме вновь проигрывает весь спектакль, свою роль, проверяет.

Почти никогда я не видел ее после спектакля радостной, веселой, только возбужденной, озабоченной. В редчайших случаях бывала она довольна, находилась в эти минуты со своим талантом на «ты».

Женское очарование Бабановой было столь обворожительно, что все мальчишки нашего курса, можно сказать, без исключения были в нее влюблены. Да, да, не только как в кумира, но и как в женщину. Однако при громадном обаянии, которое предполагает наивность, детскость, Бабанова, если требовалось, в одно мгновение превращалась в самый колючий терний: резка, безжалостна, саркастична. Я встречал людей злых, хитрых, ехидных, но никогда – человека такого едкого, убийственного сарказма, как Мария Ивановна Бабанова. Была в этом сарказме поразительная сила. Маленькая женщина, а бьет как молотобоец. От горящих ласковых глаз до разящего удара молнии. Видимо, были в ней особенно аккумулированы все человеческие чувства, было из чего делать роли! Но не злопамятна, великодушна – качества, увы, не столь частые в людях. Приведу два примера.

Мария Ивановна находилась с Дмитрием Николаевичем Орловым в резко антагонистических отношениях. На чем была замешена их ссора, не ведаю. И вот идет обсуждение спектакля «Умка – Белый Медведь». Орлов, как я уже упоминал, сыграл чукчу Умку бесподобно. Выступают деятели нашего театра, хвалят, делают замечания, кто-то довольно нудно разбирает игру Орлова, не поймешь – не то хвалит, не то осуждает. И вдруг вскакивает Мария Ивановна, при всем честном народе, при всей труппе падает на колени и кричит Орлову: «Митя, ты гений!» – после чего пулей мчится к двери и исчезает. Обсуждение становится бессмысленным, и все благоговейно расходятся. Нет, Мария Ивановна не помирилась с Орловым, но высший внутренний импульс, сущность Бабановой-художника, обязывал крикнуть эту фразу. Житейские волнения не затмевали художника, не уничтожали его.

Другой пример. Мы репетировали дипломный спектакль «Слуга двух господ» Гольдони. Мария Ивановна сама возглавляла работу, но из-за ее занятости в тот момент (она репетировала «Таню») обязанности режиссера практически выполнял молодой талантливый актер Афанасий Севастьянович Белов, проявлявший свое дарование и в режиссуре. Кстати, он помогал также выпускать спектакль «Собака на сене». Позднее был призван нам в помощь и другой молодой режиссер из «чужого» театра – Валентин Николаевич Плучек. Мария Ивановна являлась к нам редко. И вот эти ее редкие явления каждый раз совершенно сбивали нас с толку. Вместо радости одно отчаяние. В чем же дело? А вот в чем. Педагогического дара у Марии Ивановны не было никакого, ничего объяснить не умела. Говорит, бывало, говорит, а потом вдруг скажет: «Ну смотрите!» – и покажет, как делается. И за Смеральдину, и за Труфальдино, и за доктора Бартоло, за всех. Покажет, убьет наповал, спросит: «Поняли?» – и уходит.

Ничего мы не поняли. Поняли только то, что ничего подобного никто из нас никогда сделать не сможет. Репетиция оканчивалась, мы уходили мрачные, подавленные, с полным пониманием своего ничтожества. И снова Белов, или Плучек, или оба вместе пытались пахать нашу нечерноземную полосу, возвращать нам дыхание и веру. Через несколько дней мы успокаивались, снова заражались репетиционным азартом, энергией, весельем, лихо репетировали. Но вновь появлялась Бабанова, смотрела нашу работу, входила в азарт, кричала: «Нет, нет, не так, смотрите!» – показывала и исчезала. Невыносимо… Пытка продолжалась долго, а время шло… Март 1938 года. За окном пригревает солнышко, тает снег, капель. В мае сдача дипломного спектакля, а у нас на душе глубокая осень. После очередного визита Марии Ивановны (сейчас-то я эти ее показы вспоминаю с восхищением, да и тогда мы разевали рты, но…) мы, студенты, занятые в «Слуге двух господ», пошли на неслыханную дерзость, на отчаянный шаг: больше не пустим Марию Ивановну на репетиции до самого показа ни разу! Решение приняли единогласно. Но как сказать об этом нашей любимой, нашей обожаемой Бабановой – вопрос. Жребий пал на меня.

Вот оно, бремя старосты. Не помню, честное слово, не помню, как я осмелился выполнить это чудовищное поручение. Но выполнил. Что говорил, как говорил, не помню. И с этого дня Мария Ивановна перестала нас замечать, не видела никого, при встрече отвечала на наш поклон и «здравствуйте, Мария Ивановна» коротким и холодным «здра» и пролетала мимо, как будто встречала злейших неприятелей. А мы репетировали. Безответственно, но с радостью.

Наступил май. Показывать спектакль надо было на большой сцене Театра Революции. Перед сдачей, разумеется, обязаны показать работу своему художественному руководителю. Мы в костюмах, в гриме за кулисами. На сцене установлены декорации. Все торжественно. А в темном зрительном зале ряду в шестом сидит один человек – она! Вооружилась толстой тетрадкой, карандашом. Не пошла за кулисы, даже не глянула на нас. Полное отчуждение. Ужасно… Пошел занавес. Играем. И все время за кулисами друг у друга спрашиваем: что она, как? Ответ один: сидит, что-то пишет. Ох! Кончился первый акт. Не пришла, не показалась. Ну, честно скажу, все равно играли весело, с удовольствием… Все, репетиция кончается. Свадьба Сильвио с Клариче, Беатриче с Федерико. Занавес.