Удивление перед жизнью. Воспоминания - читать онлайн книгу. Автор: Виктор Розов cтр.№ 133

– Да, – сказал заведующий труппой. – Мы уже вам билет купили на поезд. – И протянул железнодорожный билет и телеграмму из дома.

Телеграмма пришла перед спектаклем, а театральный закон гласит: актерам до окончания спектакля не передавать ни писем, ни телеграмм, мало ли что там написано, может, такое, что актер не в силах будет совладать с собой, не сможет доиграть спектакль. Зритель ничего не должен знать, он пришел получить удовольствие. Но время не прошло даром, мне уже купили билет на поезд, который шел ночью, через час.

Я очень любил мать и был ее любимцем. Ночь в вагоне я лежал на полке с раскрытыми глазами, разрываемый новыми, непонятными и странными чувствами. Среди этих непонятных чувств было и такое: боязнь отчаяния при виде мертвой матери.

На вокзале в Костроме меня встретили родные. О чем мы говорили длинной дорогой до дома, не помню. Но вот я поднимаюсь по ступеням родной лестницы – лестницы в двадцать одну ступеньку, которые я пересчитывал маленьким, когда, открыв настежь нижнюю дверь, старался взлететь сразу наверх и позвонить до того, как дверь внизу успеет захлопнуться. Вхожу в дом, полный каких-то людей.

Глухие шепоты, терпкий запах цветов и тлена. Иду к стоящему на столе гробу, вижу мать… и чувствую странное и сильное облегчение, как будто с души столкнули огромный валун и он свалился куда-то в бездну. То, что лежит в гробу, никакого отношения к моей любимой матери не имеет, и я чувствую, что мать целиком жива, существует – во мне, в отце, в брате Борисе, во всех, ее знавших и любивших. Она не умерла. Как будто там, в гробу, лежит только ее платье. Я это ощутил остро и точно. Словами я сейчас, видимо, и не сумею передать это чувство, а тогда я о нем никому не сказал. На тело ее я смотрел почти спокойно, оно не отождествлялось с моей матерью. И разрыдался я только через день, когда гроб был закрыт и надо было отходить от могилы.

Разговаривая с Фростом, я продолжал украдкой рассматривать палату.

– Скажите, пожалуйста, господин Фрост, почему вы повесили перед глазами эту картину? – не вытерпев, спросил я.

– Она мне дорога, – ответил старец. – Ее написал лечащий меня доктор по мотивам одного из моих стихотворений. Это место, где я родился и жил ребенком.

Вот она, отгадка. Вот почему не «Тайная вечеря», не «Ночной дозор». Откровенно признаюсь, именно это обстоятельство больше всего меня поразило при встрече с Фростом. Глядя на эту скромную картину, девяностолетний старец жил своим нежным, как звон колокольчика, детством. Оттуда он брал силы, оттуда бил на него чистый целебный свет.

Недавно я прочел в газете о том, что гипертонию хорошо лечить воспоминаниями о тех днях или хотя бы часах, когда ты был наиболее здоров и счастлив. Фрост и лечился подобным образом. Многие, очень многие, даже не сознавая этого, лечатся именно так. Я в том числе.

И меня еще раз порадовало это родство людей. Для знаменитого Фроста и любого простого смертного, для всех дано одно. Эмоциональный мир людей один, как клавиатура рояля. Каждый играет свою мелодию, но в принципе на каждом можно сыграть все.

Мы провели у кровати больного тридцать – тридцать пять минут, все время чувствуя необходимость не перегружать Фроста беседой. Прощаясь, он еще раз сказал нам о том большом впечатлении, которое осталось у него после поездки в Советский Союз, и пожелал нам успеха.

Я подошел к стенографистке и попросил: не будем ли мы иметь возможность получить для себя стенограмму беседы с Фростом? Стенографистка сказала: о, непременно! Она пришлет стенограмму завтра же в отель, где мы остановились, и оставит у портье. Но, к сожалению, на следующий день стенограмма в отель не поступила. Увы, ее не оказалось ни завтра, ни послезавтра, никогда. Как говорится, замотали по тихой. По какой причине, не знаю. Может быть, эта стенограмма рассматривалась как материальная ценность в будущем. Может быть, Фрост говорил не то, что хотелось бы передать всем. Лично я такого не помню, но думаю, что это не было простой небрежностью стенографистки или, вернее, тех, кто просил ее вести запись беседы.

Еще через день мы улетели в Нью-Йорк и буквально на следующее утро пришла весть о кончине Фроста. Кажется, мы трое были последними, кого принял великий американский поэт.

Мы выразили пожелание принять участие в похоронах, но наши хозяева сказали, что похороны будут семейными, без какой-либо официальности. Мы только отправили телеграмму соболезнования семье поэта.

В моем письменном столе хранится маленькая книжечка, подаренная Фростом каждому из нас. Называется она «Рождественское пожелание на 1962 год Роберта Фроста».

Мы сидим в гостях у профессора Сэма Розена, прославившегося своими операциями, возвращающими глухим от рождения людям слух. Доктор Розен ездит по всему свету и демонстрирует свое открытие на практике, делает показательные операции. Был он и у нас, в Советском Союзе, и получил звание почетного академика Академии медицинских наук СССР.

Доктор – пожилой, домашний, похожий на всех земских врачей, в том числе и на моего покойного дядюшку, брата моего отца Александра Федоровича Розова, о котором я писал в главе «Маленькая звездочка за моим окном». Для таких докторов врачебная деятельность – миссия.

Сэм Розен напомнил мне не только дядю Шуру, но и еще добрую сотню знакомых врачей – простых, внимательных, ясных. Во второй его приезд в Советский Союз я встретился с доктором Розеном в Москве, и вот вам любопытный пример поведения. В гостях у Фриды Анатольевны Лурье в разговоре я пожаловался доктору на спазм сердца и вскользь обронил:

– Говорят, в Париже сейчас есть новое лекарство.

– Я завтра лечу в Париж, там пробуду несколько дней и постараюсь вам это лекарство прислать, – сказал доктор.

– Если удастся, буду очень признателен, – поблагодарил я.

Спустя пять дней через сотрудников итальянского посольства доктор Розен прислал мне в Москву лекарство. Знаете, уже одно это лечит! Ведь мы с ним, в сущности, малознакомые люди.

Так вот, сидим мы у доктора Розена в гостях на 38-й улице. Кроме хозяина и хозяйки Эллен – известный нью-йоркский адвокат господин Гипниси и сын Поля Робсона, молодой инженер с умными глубокими глазами, тоже Поль. Он мулат, его мать белая, но душа Поля горит негритянским огнем.

Я:

– Поль, объясните мне сущность негритянской проблемы в США

– Поль (голос его начинает вибрировать, глаза вспыхивают, пальцы нервно вздрагивают):

– Это очень сложно, вам будет трудно понять.

Я:

– Неграм нельзя поступать в какое-нибудь учебное заведение?

Поль (быстро):

– Нет, можно, в любое.

Я:

– Им не разрешают останавливаться в каких-либо гостиницах?

Поль (опять быстро):

– Нет, почему же, можно.

Я: