А что же он мне дал взамен того, что отнял у меня? Ничего. Никакие новые горизонты мне не открылись, никакого нового русла не получила моя энергия. Он ничего не сделал, чтобы помочь мне развить задатки, которые, несмотря ни на что, все же были во мне.
Условия моей жизни, обман, к которому мне приходилось прибегать, одиночество, тревога и уныние довели меня до неустойчивого нервного состояния, которое, однако, не было столь серьезным. Как я теперь это вижу, он убедил меня, равно как и других, в серьезности моих «симптомов». Он наполнил мою голову только негативными представлениями, которые подавили и мой дух, и мое физическое состояние. Через десять месяцев я обнаружила, что нахожусь в состоянии еще большей растерянности, чем раньше. Ничто не уладилось, ни одна проблема не была решена. Я начала сомневаться в бескорыстности доктора и сожалеть о своей доверчивости. Его высокие слова, когда мы встретились впервые, казались мне теперь такой же ловушкой, как и его последующие проекты.
Если, оставаясь замужем, я, якобы больная, была приговорена проводить по полгода вдали от дома, от своего сына и оставаться под надзором, который лишал меня той небольшой свободы, которой я пользовалась дома, то какой смысл и дальше длить эту ситуацию, не только мучительную, но и двусмысленную? Вместо того чтобы стараться возродить тщетные надежды, продолжать борьбу, для которой во мне не хватало смелости, – почему не разорвать такие слабые узы, которые по-прежнему удерживали меня, и не начать совершенно новую жизнь, в которой я, возможно, найду свое счастье?
Мои мысли и надежды начали приобретать определенные формы. Я вышла из того туманного состояния, в котором так давно жила. И когда мой разум прояснился, я вновь обрела энергию и силу воли. Я словно стряхнула с себя все, что было навязано мне доктором, вновь обрела независимость суждений, в то же самое время улучшилось и мое физическое состояние. Я уже больше не сомневалась в том, какие действия предпринять: я должна уехать. Колебания, которые удерживали меня раньше, закончились. Я всячески старалась приспособиться к невозможной ситуации – мне это не удалось. Теперь я должна взять свою судьбу в собственные руки.
Одно, очевидно, незначительное обстоятельство укрепило мою решимость. Однажды доктор М. отправился в поездку, не сказав мне, куда направляется. Когда же я получила от него известие, он был в Москве и уже повидался с моей тетей. Эта новость неприятно поразила меня. Очевидно, его первая встреча с ней не полностью удовлетворила доктора; казалось, он решил склонить ее на свою сторону, чтобы любое решение относительно моего будущего не вызвало бы абсолютно никаких сомнений. Мой отец, с которым мне не дали повидаться, еще жил во Франции. Тетя была фактически моей единственной опорой в России. Если доктору М. удастся повлиять на нее так же, как разговоры с ним повлияли на меня, тогда я действительно пропала.
Я решила действовать быстро. Естественно, именно к своему отцу я обратилась за помощью и убежищем; но прежде чем обращаться к нему, я посоветовалась с министром из России, другом семьи. Мы оба написали письма. Я уже набросала план своих действий. Чтобы мой уход прошел легче и чтобы избежать ненужных сцен, я решила поехать с принцем в Берлин, как и было договорено, и по приезде туда сообщить о своих намерениях. Затем вместо того чтобы поехать в Италию, я поеду к своему отцу во Францию.
Мой отец вскоре ответил на мое письмо. Он пообещал ждать меня в Булони и написал, что Дмитрий, который тогда находился в Париже в отпуске, приедет в Берлин, чтобы встретить меня там.
Я попрощалась, как полагалось, с королевской семьей и своими друзьями и в последний раз бросила взгляд на все, что покидаю, на все, что окружало меня в моей жизни более пяти лет. Мысль о том, что я покидаю своего сына, была почти непереносима, но я надеялась вскоре обрести его, не предвидя, что обстоятельства будут мешать этому в течение многих лет.
К середине октября мы тронулись в путь. Полагая, что будет безопаснее никому не доверять своей тайны, я не рассказала даже принцу о своих намерениях, пока мы не выехали из Швеции.
В Берлине я с облегчением увидела Дмитрия, ожидающего меня на платформе. У нас с ним был долгий разговор, затем вечером мы присутствовали на ужине для военачальников, на котором я вместе с принцем должна была председательствовать. На следующий день я уехала в Париж в сопровождении Дмитрия и Иды Рудебек, которая не пожелала оставить меня. Мой отец и мачеха сердечно, но с тревогой встретили меня. Они отчетливее понимали, какие осложнения повлечет за собой мой шаг.
Месяцы сомнений и последние недели душевных волнений сломили мои силы. На этот раз я заболела бронхитом, который развился в воспаление легких. Более тщательное обследование французским специалистом не выявило, однако, никаких болезней почек, о которых так настойчиво говорил доктор М.
Мой отец пытался отговаривать меня от этой затеи, но безуспешно. Моя мачеха, боясь, что часть вины может быть возложена и на нее, тоже разговаривала со мной. Но все было напрасно, и, как только отец понял, что мое решение бесповоротно и ничто не может поколебать его, он мужественно встал на мою сторону и оказал мне настоящую поддержку. Он взял на себя все приготовления и всю переписку.
Сообщить обо всем императору по случайному совпадению оказалось легче. Случилось так, что два дипломата высокого ранга в ходе исполнения своих обязанностей встречались с доктором М., и у них сложилось о нем глубоко неблагоприятное мнение. Более того, мне посчастливилось получить возможность донести свою историю до императора устно с помощью одного из этих господ. Никаких комментариев к ней не последовало, и я не знаю, какое впечатление она произвела.
По сей день я не понимаю, как такое серьезное и важное дело можно было устроить так быстро и так легко. Объявление моего брака недействительным состоялось в Швеции не позже декабря, а в России – несколько месяцев спустя. Я называю это признанием моего брака недействительным, так как обычной процедурой развода совершенно пренебрегли. По этому поводу император издал два указа: один – Сенату, а другой – Синоду, которые являлись соответственно высшим законодательным и высшим церковным органом.
Когда позволило состояние моего здоровья, я начала ходить в изостудию, чтобы не вести совсем уж праздную жизнь. В январе мы все вместе отправились в Санкт-Петербург на заключительную инспекцию нового дома моего отца.
В Санкт-Петербурге я увидела тетю Эллу, которая, как оказалось, навещала свою сестру императрицу в Царском Селе. Это была встреча, которой я очень боялась, но причины для страха не было. Визит доктора М. в Москву произвел на тетю действие, обратное тому, которого он добивался. Его манера говорить обо мне как о своей собственности, а о моем будущем так безапелляционно не понравилась ей и, по ее словам, даже возбудила в ней такие подозрения, что она собиралась предупредить меня письменно, но узнала, что я уже еду в Париж. Одним словом, тетя проявила и понимание, и сочувствие. Она ни в чем не упрекнула меня и даже выразила сожаление о той поспешности, с которой она устроила мое замужество. Начиная с этого времени мы стали близкими друзьями и отлично ладили друг с другом.