— Прости, — пробормотал он мне в ухо. — Умоляю, Маргарита, прости меня.
— Но за что, мой бедный Поль? Ты ничего не сделал.
— Все из-за меня. Это я предупредил отца, что ты ушла из дома. Это был глупый поступок. Разве я мог предположить? Если б я знал, ни за что не стал бы его будить. Я так злюсь на себя.
— Ты прав, но ты же не мог догадаться, а мне следовало быть осторожней, и потом, какое это теперь имеет значение? Я должна быть тебе благодарной за то, что ты вмешался, ты спас мне жизнь. Если б тебе не хватило смелости броситься на него, он бы меня убил.
— Когда такое видишь, то не раздумываешь. Я не мог допустить, чтобы он продолжал тебя так бить. Но нет худа без добра, теперь он доверяет мне. Мне поручено следить за тобой во время его отсутствия; со мной тебе будет не так тяжело, я не он, не беспокойся. Надо же, как он тебя отделал.
* * *
"Лантерн", 8 апреля 1890 г.
"Не был ли Джек-потрошитель китайцем? ‹…› Нам телеграфировали из Лондона: на днях в вечернее время одна проститутка по имени Элена Монтана проследовала за китайцем в пользующийся дурной славой дом. Через недолгое время она вышла. Китаец пошел за ней на некотором расстоянии до поворота на маленькую улочку, где ее убил… Согласно отчетам, это преступление в точности подобно предыдущим убийствам в квартале Уайтчепел. На этот раз убийца вновь сумел скрыться в чрезвычайно многолюдном квартале, не оставив ни единого следа, позволяющего изобличить виновного. У жертвы на шее была рана, идущая от одного уха до другого, все тело чудовищно изуродовано, а внутренности извлечены, как и в предыдущих преступлениях Джека-потрошителя.
В последний момент поступило сообщение, что расследование привело полицию в дом, обычно посещаемый китайцами, которые нанимаются рабочими на корабли, прибывающие в Лондон: там обнаружилось около тридцати китайцев самого отвратительного вида и совершенно схожих между собой. Все они были арестованы".
* * *
Чтобы все прошло, нужно время, хоть и не очень долгое, но все же нужно, повторяла Луиза дважды в день, ухаживая за мной, и терпение тоже, заодно у тебя будет время подумать; в твоем возрасте все всегда спешат, настойчиво твердила она, смазывая мои кровоподтеки густой коричневой мазью на основе фенола, от которой исходил неприятный запах перепревшего сена — чудодейственное лекарство, которого в ее время не существовало. Она призналась, что специально ездила за ним в Понтуаз, в аптеку папаши Секретана, и тот лично приготовил снадобье по собственному рецепту, заверяя, что от него синяки и ссадины проходят, не успеешь нанести. Она не стала сообщать, какому счастливцу предназначалась его мазь, и он предположил, что мой брат получил хорошую трепку. Луиза промолчала, он принял ее сдержанность за подтверждение и заявил, что не знает, была ли отцовская взбучка необходима, но даже если нет, сынок получил за все разы, когда ее заслужил, но выкрутился. Он долго смеялся над своей остротой и клялся, что все отметины исчезнут с лица еще до будущего обеда, на который мы были приглашены, — третье воскресенье июля. Поль, который слушал, сидя на кровати, возвел глаза к небу и покачал головой, чем очень напомнил отца.
Вот уж чего мне точно не хватало, так это терпения — мои решения менялись по десять раз на дню: то мне казалось, что бесполезно ждать дольше и единственный выход — броситься на поиски того, кого избрало мое сердце, не думая о том, что произойдет, если мы отправимся на поезде на Юг или уедем, как я задумала, в Америку. Кто догадается там нас искать? А пока они додумаются, я уже буду свободной и совершеннолетней. Может, как раз этой последней капли и не хватает Винсенту, чтобы решиться: опасение, что его будут преследовать жандармы, страх, что его посадят за совращение несовершеннолетней, могут подтолкнуть его попытать счастья там, ведь терять ему будет нечего. У меня остаются драгоценности матери, я могу прибегнуть к помощи Элен, нам будет на что прожить, пока он добьется признания. А потом я говорила себе, что нельзя принуждать судьбу, нельзя угрожать человеку, которого любишь, чтобы добиться его согласия, и, если его вынудить, потом он будет меня упрекать, а я не хотела этой низости между нами. Я боялась вспыльчивости Винсента, боялась, что он накинется на отца и заставит испытать то, что испытала я, одна эта мысль приводила меня в ужас. А через несколько минут я уже страстно желала Винсента, увидеть его, услышать, погладить его лицо, и чтобы он поцеловал меня так, как он умел это делать; я хватала сумку с драгоценностями и решала бежать, едва представится случай. Я ждала, сидя на кровати, потом этот порыв к свободе затухал, и возвращалась тоска, которой нет названия.
В очень скором времени, стоило коту отбыть в Париж, дисциплина у мышей падала. Луиза решила, что слишком хлопотно всякий раз звать брата и ждать, пока тот придет открыть дверь, когда ей нужно зайти, и предложила, чтобы днем он держал дверь закрытой, но не запертой на ключ. На неделе, когда мы оставались втроем, брат привык не запирать меня в комнате и дважды забывал повернуть ключ в замке, когда наступала ночь. Я поняла это, увидев, как утром Луиза беспрепятственно заходит. Мне пришлось призвать его к порядку и даже выбранить, потому что, если бы отец вернулся без предупреждения, брат рисковал получить чудовищный нагоняй и наказание за подобное легкомыслие. Он извинился, сославшись на то, как трудно ему дается навязанная роль тюремщика.
Моя предусмотрительность вполне себя оправдала. Отец неожиданно нагрянул в четверг вечером, отменив консультации в пятницу, и я осознала, что есть и другая, куда более серьезная опасность: Винсент, никем не предупрежденный о сложившейся ситуации и обеспокоенный тем, что я исчезла, мог рискнуть и объявиться, чтобы выяснить, что же со мной произошло. Что случится, если ему откроет отец? Не сцепятся ли они врукопашную? Чтобы избежать таких крайностей, я решилась написать Винсенту. Это письмо потребовало от меня больших усилий, пришлось внимательно подбирать слова, и я дюжину раз переписывала каждую строчку, прежде чем удавалось найти нужную формулировку. Как трудно лавировать между тем, что хочешь сказать, и тем, что следует скрыть, между недомолвкой и тем, что будет понято.
Винсент, любовь моя,
пять дней, как я не сжимала вас в своих объятиях, и это целая вечность. Какое счастье обрести вас снова, пусть только в мыслях. Я не знаю, погрузила ли вас наша разлука в то же отчаяние, что и меня, но дело не в жестокой игре, на которую я могла бы решиться, желая вас подразнить: я неудачно упала на лестнице, ничего серьезного, но я вся ободралась. Мне придется несколько дней провести у себя в комнате, пока лицо не примет приличный вид. Вам не стоит приходить к нам, потому что мне кажется, будто отец что-то заподозрил. Часы тянутся бесконечно, но каждая секунда немного приближает тот момент, когда я снова вас встречу. Я с нетерпением жду минуты, когда вновь увижу вас и ваши восхитительные работы, они запечатлены в глубине моего сердца, я непрестанно вижу их и спрашиваю себя, чего мне больше не хватает — вас или вашей живописи.