По-прежнему бесстрастный мальчик-судья постоянно тряс несчастным колокольчиком, требуя порядка в зале. Похоже, он был единственным, кто относился к этому цирку серьезно и хотел, чтобы все происходило как подобает. Только вот его представления о подобающем резко расходились с мнением подсудимого.
Казак уже из спортивного интереса попытался втянуть жутко умного принца в дискуссию, но тот оказался редкостным занудой и на каждую реплику выдавал долгое и обстоятельное разъяснение неправоты оппонента. Когда же он заявил, что закон беспристрастен и за убийство следует отвечать независимо от политических убеждений, подсудимый не выдержал:
— И как надо понимать такой закон, который для каждого сословия разный? Который одним людям дает привилегии, а других лишает прав? И позволяет решать вопросы жизни и смерти сопляку, который, поди, и девок-то еще не трахал, да и вряд ли со своего кресла достает ногами до пола, но зато, видите ли, королевских кровей!
Вот тут он попал. Впервые за три часа заседания непробиваемая броня судейского равнодушия дала трещину. На краткий миг, почти неуловимый обычным человеческим глазом, дрогнуло это каменное изваяние. Дернулись губы, сжимаясь в ровную тонкую линию, мелькнула в глазах детская обида на вредного дядьку, и тут же все исчезло, будто рябь по озеру пробежала.
А потом малолетний паршивец, не говоря ни слова, одним движением свел на нет весь эффект от выступления оппонента.
Он встал.
Черта лысого кто-то в зале заметил это полусекундное замешательство, и вряд ли кто-то знает точно, как там у его высочества с девками, зато все воочию увидели, что уж до пола-то он точно достает. И что языкастый подсудимый глупость спорол. Кто ж знал, что этот долговязый юнец настолько сильно сутулится, когда сидит…
— За оскорбление суда подсудимый удаляется из зала и лишается последнего слова, — невозмутимо объявил судья, как будто вставал только для этого. — Конвой, уведите подсудимого.
— А как же вы меня без меня судить будете? — уже откровенно насмехаясь, поинтересовался Казак.
— У меня больше нет к вам вопросов. Последнего слова вы лишены. Ваше присутствие в зале больше не требуется. А приговор вам зачитают в камере. Я даже сделаю это лично.
— И не побоишься? — съехидничал неисправимый нарушитель порядка.
— Я не умею бояться. Всего хорошего.
По дороге в камеру конвоиры посмеялись над попытками Казака переспорить занудного судью и подтвердили, что парень действительно не умеет бояться. И можно не сомневаться, что придет, как обещал. Даже охрану с собой не возьмет.
— А то я сомневался, — ухмыльнулся в ответ Казак — Он не первый. И не последний.
Как он и ожидал, судья пришел один. Добросовестно зачитал приговор, изложил права осужденного, великодушно разрешил обжаловать в высшей инстанции и честно добавил:
— Но это вам ничего не даст. Верховный судья будет еще более пристрастен, чем прокурор.
— А ты, значит, нет? — не удержался от колкости осужденный.
— Абсолютно. И раз уж мы вернулись к нашей неоконченной дискуссии, которая, помнится, оборвалась после вашего вульгарного перехода на личности, то позвольте мне ее продолжить.
— Ответ придумал? — насмешливо прищурился Казак.
— Если я не ответил на ваши оскорбительные высказывания, то не оттого, что мне нечего было сказать, а для того, чтобы не привлекать внимание публики к тому, чего она не заметила.
— Что, парень, таки не любят тебя девки? И так сильно, что ты об этом даже говорить не хочешь?
Судья усмехнулся. На этот раз он был готов к удару, и броня даже не дрогнула.
— Мне всего семнадцать. И у меня все впереди. Рано или поздно кто-то да полюбит. И мы будем жить долго и счастливо, вместе состаримся и вместе умрем. А это несравненно лучше, чем по полвека оплакивать каждую возлюбленную.
— И сволочь же ты, пан судья… — только и смог сказать бессмертный воин, задетый за живое.
— Вам тоже не нравится, когда бьют по больному? Или вы привыкли не получать сдачи?
— Свернуть тебе башку, что ли? — задумчиво проронил Казак. — Чтоб не был таким наглым.
— Во-первых, вы не допрыгнете, — без тени страха усмехнулся юный принц. — Во-вторых, вам это ничего не даст. Даже морального удовлетворения. А в-третьих, вы этого не хотите.
— Ты вообще зачем сюда пришел? Издеваться? Зачитал свою бумажку — и уходи. А хотел что-то спросить — спрашивай и не зли меня. А то не отвечу.
— Хотел, — не стал отпираться судья. Уселся на нары напротив, как будто нацелился на долгий разговор, и, уже не скрывая любопытства, спросил. Совсем не то, чего от него ожидали. — Скажите, что чувствует человек, когда умирает?
— Сам бы попробовал! — съязвил Казак, не любивший долгих вступлений и виляний вокруг главного.
— Я бы попробовал, если бы у меня была возможность воскреснуть и обработать результаты, — серьезно сообщил умник. — Но, к сожалению, это невозможно. Потому я и спрашиваю у вас.
— Ну и напрасно. Я умираю не так, как все люди.
— Наш придворный маг говорил, что вы — вечный переселенец. Что вы движетесь по кругу и возвращаетесь в миры, где уже умирали, вопреки законам равновесия.
— Вопреки законам равновесия ничего не бывает. Если я возвращаюсь, значит, для равновесия так и надо. А ты что, хотел уточнить, не получится ли вместо казни такой же цирк, как на суде?
— Нет, я полагаю, казни не будет вообще, так как вы удерете.
— Это тебе тоже ваш придворный маг сказал?
— Нет. Просто это наиболее вероятный вариант. До сих пор вы не сбежали только затем, чтобы высказаться на суде.
— А вот назло тебе не сбегу.
— Назло мне? Да мне-то какая разница? Вас же будут вешать, не меня. Или вы еще и там высказаться хотите?
— Я хочу, чтобы ты пришел на казнь. И посмотрел мне в глаза, когда меня будут вешать. И тебе таки придется прийти, потому что это мое последнее желание.
— Хорошо, если хотите, — пожал плечами судья. — А зачем?
— А затем, чтобы ты не думал, что раз я бессмертный, то твоя совесть чиста.
— Она была бы чиста, даже если бы вы были обычным смертным.
— Ну, ты таки сволочь. По-твоему, я был не прав?
— Конечно. Убивать — противозаконно. Я охотно верю, что потерпевший был негодяем, но это не повод нарушать закон. Существует масса эффективных легальных способов борьбы с подобными людьми.
— Например, штраф, — съязвил Казак.
— Если человек безнравственен, то это, как правило, проявляется во всех сферах жизни. И если его хамство и презрение к низшим сословиям преступлением не является, то в чем-нибудь другом он обязательно должен быть замаран. Не может быть, чтобы негодяя не за что было прижать. Надо только подумать головой и действовать законными методами.