Друг мой, враг мой... - читать онлайн книгу. Автор: Эдвард Радзинский cтр.№ 40

На ночной улице Коба сказал мне:

– Все дозволено Вождю, Фудзи. Даже исправить Маркса. Учимся понемногу, учимся…

Излишне говорить, что с этих пор он стал вновь рабским толкователем мыслей Ленина. Он понял: хозяин вернулся. Он теперь все понимал вовремя…

Но вернулся не просто хозяин, а очень богатый хозяин.

В начале мая в Петрограде появился Лев Троцкий. Его приезд буквально наэлектризовал город и совершенно затмил возвращение Ленина…

Сам Троцкий был необычайно эффектен. Его почему-то описывают жгуче-черным брюнетом. На самом деле он был шатен с гривой густых вьющихся волос. Он очень нравился женщинам… Постоянно перевозбужденный, горящие голубые глаза сквозь пенсне, могучий голос – громовой и притом никогда не устающий. И сама речь: яркие образы, жгучая ирония и столь любимый тогда пафос. Однако в его таланте таилась опасная западня. Он был прекрасный актер, блестящий оратор, великолепный журналист, но отнюдь не великий политик. Успех у зала, восторги читателей были для него куда важнее власти!

Вскоре состоялось невозможное – объединение двух прирожденных лидеров, двух вчерашних беспощадных врагов, Троцкого и Ильича.

За кулисами союза стоял Парвус. Он верно оценил железную волю Ленина, его диктаторское властолюбие. И он знал, что Революция – это театр. И ей потребуется великий оратор. Шаман! Таким был Троцкий. И Парвус задумал казавшееся тогда невозможным – уговорил обоих пойти на союз.

Но Коба видел, что этот союз мало что изменил. Ильич втайне болезненно переживал и всегда будет переживать невиданную популярность Троцкого. Он ревновал его к партии.

Коба сразу это понял. Он навсегда – непримиримый враг Троцкого. Несмотря на уговоры Ильича и… к восторгу Ильича. И за это в том числе Ильич ценил Кобу.

Теперь у партии было два великих Вождя. Но в это время все упорнее распространялись слухи о том, что благодетель Парвус – банальный немецкий шпион, прикрывающийся великими целями, а на самом деле забирающий себе львиную долю гигантских средств, отпущенных немецкими генералами на русскую Революцию. Действительно, Толстяк невозможно богател. Покупал замки, дома, целый островок в Берлине на озере Ванзее. На вилле, на острове, устраивались фантастические оргии, туда съезжались знаменитые кокотки со всей Европы. Все это печаталось в газетах. Парвуса начали брезгливо сторониться немецкие социал-демократы…

Теперь и Троцкий и Ленин тщательно скрывали свои связи с Парвусом. Толстяк все больше становился грязной революционной девкой, связь с которой следует скрывать… не переставая, впрочем, ею пользоваться.

Октябрь, восстание и большевистский переворот… Мне часто снится этот сон… Промозглый петроградский ветер, дождь со снегом, свинцовая Нева, грязные первые льдины вплывают в город. И коридор под сводами Смольного. Лобастый человек в разбойной кепке, Троцкий в небрежно наброшенной на плечи шинели и друг Коба, прыскающий в густые, тогда очень густые, усы…

В дни октябрьского большевистского переворота все лидеры большевиков собрались в Смольном – в штабе восстания. Но моего друга Кобы там не было. В величайший момент истории он… исчез для истории. Впоследствии наши историки придумают, будто Коба входил в какое-то Бюро при Петроградском Совете, секретно руководившее восстанием. Все мы, большевики, работавшие тогда в Совете, знали, что это – глупая выдумка. Оттого родилась версия, будто Коба попросту струсил и где-то пережидал в безопасности – чья возьмет.

Но запомните: Коба мог быть ужасным. Но ужасным трусом – никогда. Просто в ту промозглую судьбоносную ночь, в тот дождь со снегом, струившийся в свете фонарей, мы выполняли секретное задание партии. Однако наше задание показалось впоследствии Кобе недостойным его величия. Он никогда о нем не вспоминал.

Начало этому таинственному заданию было положено значительно раньше – в июле 1917 года, когда в Петербурге разразился политический скандал.

Я по-прежнему жил в особняке Кшесинской, когда ко мне явился Коба. Закрыл дверь, походил по комнате. Потом заговорил, как прежде, то есть отрывисто и быстро:

– То, что услышишь, забудь. Арестовали агента, который перевозил нам немецкие деньги. Трус испугался и показал, что завербован немцами вести через нас агитацию в пользу мира с Германией и подрывать доверие к Временному правительству. Сообщил, что будто бы… – Он усмехнулся и повторил: – Будто бы такое задание дано немцами Ильичу, и немецкий генштаб будто бы регулярно платит нам деньги. После такого признания, о котором мы и не догадывались, военная контрразведка начала следить за нашей партией и все это время успешно читала телеграммы о поступлении к нам денежных сумм из-за границы… Следствие постановило арестовать руководство нашей партии по обвинению в шпионаже. К сожалению, это уже не будто бы. Ильич в панике…

Я так и не спросил, откуда Коба все это знает. Думаю, Керенский. Эсер Керенский конечно же понимал: доказательства вины вождя большевиков будут тотчас использованы монархистами и реакционерами против левых сил. Он сделал утечку информации члену Исполкома Кобе.

– А почему «будто бы, Коба?

– Ну разве объяснишь жалкому обывателю: на благо Революции – все дозволено! Поэтому и на Страшном суде я заявлю: будто бы.

– Деньги будто бы от немцев?

– Не только от немцев. Парвус научил нас зарабатывать. Он создал для нас подставные фирмы. Участвуя в благотворительной акции Красного Креста (на самом деле по секретному распоряжению правительства Германии) мы получали бесплатно презервативы, лекарства от сифилиса и термометры. И продавали их в Россию. Торговля шла через Копенгаген, Стокгольм – в Петроград… Короче, у правительства в руках бомба. Об этом не знает никто из наших. Только Ильич… И он вчера сказал: «А не рискнуть ли нам? Не дожидаясь обвинений, попросту захватить власть?»

– Но это безумие.

– Безумие – ничего не предпринимать, как водится у наших сраных интеллигентов, – сказал Коба. – Кронштадтский Совет сейчас проводит митинг на Якорной площади. Тысяч пять матросов, думаю, приплывут днем в Петроград. Мы надеемся также на Первый пулеметный полк. Короче, мы с тобой начинаем действовать.

И мы отправились в Совет.

Я объявил Чхеидзе:

– Положение сложное, солдаты, матросы и рабочие рвутся на улицу.

После чего заговорил Коба:

– Наша партия конечно же не одобряет эти действия и разослала агитаторов – удерживать людей.

Коба попросил занести это заявление в протокол.

Мой родственник Чхеидзе спросил с усмешкой:

– Скажите, дорогие, зачем мирным людям заносить в протокол заявления о своих мирных намерениях?

Я промолчал. Но Коба… великий актер. Он вздохнул и развел руками. И Чхеидзе понял: миролюбец Коба пытался остановить безумцев большевиков, но тщетно. Коба попросил позволения уйти, чтобы продолжать удерживать рвущихся восстать рабочих, матросов и солдат.