Загадки любви (сборник) - читать онлайн книгу. Автор: Эдвард Радзинский cтр.№ 76

Представляете, что же я испытала, когда мне дали в Ленинграде Женин адрес. И я увидела его целого-невредимого. По-моему, он совсем не изменился. Только стал старый, у него очень старые руки – и они дрожат. Мы сидели и вспоминали наших знакомых и ту снежную петербургскую ночь. Я очень хотела ему сказать: «Ах, я вас ждала целых полвека. Другая на моем месте давно бы померла».

Оказалось, Женя никуда не уезжал из России. Великолепный Женя – Чаадаев, анархист Ставрогин – всю жизнь проработал скромным бухгалтером в учреждении. Он любит животных и ходит на футбол. И пишет никому не нужную историю нашего рода, историю класса, который когда-то так ненавидел. Я подарила ему все мое богатство: вещи, принадлежавшие его прапрапрадеду графу Евгению Ч., в честь которого и назван Женя. Они хранились в нашей семье, и я пронесла их через все пожары, смерти, квартиры, страны. Потому что любила Женю. А это всегда была как бы память о нем».

Эти вещи сейчас в моей комнате. На стене напротив стола – портрет графа Евгения Ч., писанный в Венеции в 1779 году.

Кстати, я был в Венеции. Еще до того, как увидел портрет графа. Это была туристская поездка по Италии, которая произвела на меня самое грустное впечатление. Все время нас водили толпой осматривать знакомые картины, которые были ужасно похожи на репродукции. И не давали, черти, смотреть: все время маячила перед тобой чья-то потная спина и вопили экскурсоводы на непонятных языках.

Для меня Венеция началась с какой-то мрачной лавки, где я купил вечный венецианский сувенир – стеклянную гондолу с уродливым гондольером, который замахивался веслом, будто мечом. На площади Святого Марка было очередное наводнение, и туристы, задрав штаны, босиком плелись осматривать собор. На башне Ратуши два железных безумца лупили по какому-то тазу, отсчитывая вечные часы вечного города. Куда бы я ни поворачивался, всюду торчал лев с задранным хвостом, который почему-то символизировал кроткого евангелиста Марка. Жирные голуби, похожие на ворон, хищно сидели посреди вод на пустых столиках уличного кафе. Ждали, когда смогут взлететь с безумным плеском крыльев и всласть обделать сверху жаждущих фотографироваться туристов.

Через год, когда я впервые увидел портрет моего прапра, случилось странное – Венеция вернулась. По ночам мне стал сниться Большой канал и некое палаццо на канале. Я ступал на его мокрые ступени, вода входила во дворик, плескалась у стен, увитых диким виноградом. Полный странного очарования дворец выплывал из прошлого. Этакий благородный остов, хранящий никому уже не нужные тайны. И я вспомнил, как дрогнуло сердце. И как странно я почувствовал, что имею, имею к этому дворцу какое-то отношение!

Смотрю на автопортрет моего прапра на стене.

До скорого свидания, дорогой родственничек!

Однако я молодец! Так увлекся, что абсолютно забыл о… Ха-ха! Клянусь! Совершенно сумел забыть!

Как медленно течет время. Чем заняться? Надо с кем-нибудь попрощаться… Ан нет! Нет на земле ни единой женщины, ни единого мужчины, с которыми мне хочется сейчас проститься… Вообще ненавижу мужчин. С мужчинами мне скучно. (Вот уж не могу понять женщин: как они могут путаться с такими ублюдками?) Но и с женщинами мне невесело: когда она в моих объятиях (нужно написать «изнемогает», а не могу, смешно, напишу лучше «корчится»), я уже заранее презираю ее за то, что она с такой мразью, как я…

На многолюдных научных конференциях я тоже всегда один. И чтобы не подумали, что я один оттого, что всем неинтересен, – окружаю себя стеной этакого высокомерия: дескать, страшусь, что опять навяжетесь, дружбу вашу скучную предложите, в разговоры кретинские пуститесь! Но никто не навязывается и в разговоры не лезет. Так и хожу один с высокомерными своими мордасами. Ну а если кто случайно все-таки ко мне обратится – меня уж не оторвать. Речи так и текут из меня, хотя потом бывает ужасно стыдно.

Помню последнюю конференцию по драматургии Чехова. Дело было почему-то в Таллине, хотя Чехов там вроде никогда не живал. И вообще дался им этот Чехов: уверен, они ни одной пьесы его не прочли, в театре все посмотрели. Я во всяком случае. А я не хуже других. Не хуже. И тоже интеллектуал. Все мои статьи переполнены цитатами из Чехова, Достоевского, Рабле, Свифта, Эразма Роттердамского. Никогда их не читал. Даже Достоевского. Так, пробежал все эти скучные его завывания. Только Легенду о Великом Инквизиторе прочел… Здорово! Но ведь все это давно было где-то сказано, тысячу раз написано, общеизвестно!

Но откуда тогда цитаты из всех этих писателей в моих статьях? Из чьих-то других статей. Авторы которых, уверен, в свою очередь, тоже взяли эти цитаты из… «Ах, Рабле! Он же гений!» – «Ах, почему Достоевскому памятники не ставят?» Ну, давайте ему памятники ставить! Ну, давайте! Ставьте! Только на цоколе написать не забудьте: «Феде Достоевскому от благодарных бесов!» Кстати, я один из первых начал кричать о Достоевском. И тогда вот этот анекдотец про надпись на цоколе то ли сочинил, то ли присвоил – уж не помню.

Столько я насочинял и присвоил! Помню, написал от души статейку о Достоевском. Смелую по тем временам, «впереди прогресса» написал. И потом сам испугался. Как всегда! Так что пришлось забавным путем пойти – донос на свою статью самому же сочинить. Успели вынуть статейку из журнала!..

Последнее время полюбил одиночество. Даже на спектакли перестал ходить. Поговорю по телефону с завлитом – и готова рецензия. Это очень украсило мою жизнь. Потому что я (уверен, как и большинство театральных критиков) больше всего на свете не люблю, презираю, ненавижу это пошлое, ненатуральное, старомодное искусство – театр! Когда я вижу, как они придуряются на сцене другими людьми, мне хочется хохотать во все горло… Ну да ладно. Пора уходить из дому… Ах, да – о чеховской конференции.

Так вот, ходил я там один, с гордо закинутой головой, но никто не замечал моей гордости. Потому зашел я в бар, где сидела теплая компания наших дерьмовых Сенек. И переливали свои глупости из пустого в порожнее. Один меня особенно разозлил наглой громкой речью и вертлявым женским задом. Но еще больше тем, что полуобнимал некую юную чеховедку, которая мне тогда очень нравилась. Итак, я вошел в бар и посмотрел на них с открытым презрением (втайне надеясь, что они заговорят со мной). Но они были увлечены своими разговорами. Усмехаясь и показывая, как я их всех презираю, я отошел со своим кофеем и занял столик рядом. Я вынужден был пить отвратительный кофе и вдобавок слушать этих кретинов. Рассказывали «интересные истории».

Вот одна из них…

– Я был тогда женат, – рассказывал наглый голос, – на знаменитой певице (общий хохот почему-то). Она была, как вы знаете, безумно популярна в те годы – и в нее влюбился зек, уголовник. Он все время присылал любовные письма из лагеря (опять все хохочут, а визгливый голос продолжает). И вот однажды звонок. Открываем. В квартиру входит молодой красавец с очаровательной юной женщиной. Как вы уже догадались, к нам пожаловал зек, автор писем. Он получил свободу, женился и примчался со своей молодой женой навестить нас (взрывы идиотского смеха). Что делать? Моя певица в бешенстве, а мне интересно. И я приглашаю всех в ресторан. В ресторане зек отводит меня в сторону и объясняет: дескать, он все еще безумно влюблен в мою жену и просит только одного: возможности ей это высказать. И пусть-де она сама «выбирает между нами» (тут рассказчик хохочет первым, следом визгливый хохот остальных; а я представляю, как он тогда перепугался!). Мямлю что-то в ответ насчет его собственной молодой и прекрасной жены. «Да какая она мне жена? – вдруг говорит зек. – Я по-знакомился с ней сегодня ночью в зале ожидания специально, чтобы взять ее к вам. Ну, чтобы ты меня не боялся (он уже со мной на «ты»). Но если она тебе нравится – пожалуйста… Только устрой мне встречу с твоей женой, корешок!»