Тут наличествует, пожалуй, самый неудачный сюжетный ход в романе: Семён переодевает Настю в мужскую одежду и коротко стрижёт её — ну, натуральная сцена из стародавнего приключенческого повествования.
Вообще вся третья часть романа полна мелодраматических коллизий. Складывается любовный треугольник — третьим в нём становится главарь барсуков Мишка Жибанда, и Настя мечется меж ним и Семёном, пока мужики воюют и жаждут гибели новой власти.
Затаённое своё понимание происходящего на Русской земле Леонов приберёг до последних страниц романа, где наконец-то появляется брат барсука Семёна — большевик Павел.
Кровные связи вообще сильно волновали зарождавшуюся советскую литературу: отец против сына, брат против брата и растерявшиеся в хаосе сёстры — кто не помнит этих сюжетов у Алексея Толстого, Шолохова, Федина и многих иных.
Приехавший Павел узнаёт, что бедокурит в уезде его кровная родня, пересылает брату записку и назначает ему встречу в лесу.
Беседовать братьям поначалу сложно: говорят, как камни ворочают.
Большевик Павел, не вставая с места, всё ищет грибы, принюхивается, приглядывается — ему кажется, что они есть где-то неподалёку, ими пахнет, и в поиске этом проглядывается интерес к живой жизни, к миру, во внутренности которому так любопытно забраться.
«— Не хочешь, значит, о домашних-то спросить?» — удивляется тем временем барсук Семён.
«— А что… умерли?» — откликается большевик Павел, и тут только слепой не разглядит, что для этого человека кровные связи уже нисколько не важны. Зато крайне любопытен человек как таковой — как бы так его вывернуть наизнанку, чтобы он соответствовал своей великой роли и текущей задаче по переустройству мира.
В поздних, изданных после смерти Сталина, редакциях романа появляется важное рассуждение Павла.
«Мне вот третьего дня в голову пришло: может, и совсем не следует быть человеку? — делится раздумьями большевик с барсуком. — Ведь раз образец негоден, значит — насмарку его? Ан нет: чуточку подправить — отличный получается образец!»
Тут, по Леонову, вся большевистская философия заключена: человек негоден, но мы с ним справимся, резать будем по живому, и получится то, что нужно.
Совершенно очевидно, что постаревший Леонид Леонов относится к этому несколько скептически.
Но и в первой же редакции «Барсуков» он не скрывает свой скепсис, вкладывая в уста большевика Павла упрёки буйному брату: «Мы строим, ну, сказать бы, процесс природы, а ты нам мешаешь!»
Долгое время слова эти трактовались исследователями Леонова как авторская и, по сути, просоветская позиция. Но смотрим на следующую же фразу, произнесённую Павлом:
«— А вот и грибы!» — восклицает он радостно: недаром строитель «процесса природы» так долго чувствовал их запах.
«— Это — поганки… — вскользь заметил Семён и встряхнулся».
Вот тебе и переустройство мира! Вот тебе и строители его, лишённые всякого чувства природы и почвы!
Легко трактовать этот роман как по сути антисоветский. Сегодняшнее прочтение его вообще оставляет в недоумении: как же честная и злая эта вещь входила в святцы советской литературы — что она там делала вообще?
Позже, уже в 1994 году, Леонов неожиданно допишет к «Барсукам» путаное, заговаривающееся послесловие, где постарается ещё больше акцентировать чёрную и безысходную суть Павла, но ведь и в 1924 году всё было сказано предельно ясно.
Хотя и определённые шифры и авторские зарубки тоже имели место.
В роман вошла глава «Про неистового Калафата». Стихотворение с таким названием Леонов написал ещё в 1916 году, до, подчеркнём, революции. В 1924 году из стихотворения родился рассказ. Сабашников даже хотел его, в числе пяти рассказов, выпустить книжкой, но притча о Калафате не прошла цензуру.
Суть её в следующем: у одного восточного царя был сын Калафат. Взойдя на трон, решил Калафат удивить мир и построить башню до неба. Закрыл он все капища местных богов, чтобы не мешали его великой идее, и приступил к работе, согнав тысячи и тысячи рабов. Когда башня была готова, ринулся Калафат в небо, бежал, бежал, глянул, наконец, сверху — а стоит он по-прежнему на земле.
Для «Барсуков» Леонов притчу переписал заново — и если в первой своей, доныне не опубликованной редакции написана она была сказовым, пышным языком, то в романном варианте происходит снижение лексики и рассказывает притчу один из барсуков у вечернего костра.
Суть истории, впрочем, остаётся всё той же.
Калафат решает покорить мир и небеса небывалой стройкой. Когда башня готова, берёт он с собой семь спутников и отправляется в путь. Пять лет шёл — и с каждым шагом башня, не выносившая его тяжести, уходила в землю. Но Калафат того не ведал. А когда увидел, что так и стоит на земле, — завыл дико, «ни одна собака травленая так не выла, как царь этот выл».
В притче о Калафате есть два прямых отсыла к леоновским образам большевиков.
Сначала Калафат произносит ту же фразу, что произносил уполномоченный Сергей Остифеич Половинкин. Мы процитируем фрагмент, ему посвящённый: «Да и сознание необыкновенной своей должности кружит голову: ходить среди согнутых баб, неуклонно блюсти равномерное производство травяного жнитва, покрикивать время от времени: „Каждой травине счёт! Каждой травине…“ Да будто и нет никого в белом свете, кроме как Сергей Остифеич… Он, Половинкин, и есть ось мира, а вокруг него ходит кругом благодарная баба-земля».
Позже, вослед за уполномоченным и Калафат призывает отца поставить номер «на каждую травину, холостую и цветущую», и на рыбину, и на звезду.
Другой отсыл — прямиком к большевику Павлу.
По окончании рассказа о Калафате один из барсуков говорит про неистового покорителя неба: «А старичок-те любопытен… <…> Добра желал!»
Спустя полста страниц Павел тоже будет рассказывать, как он любопытен, и смысл его деяний очевиден: он, безусловно, жаждет добра, порядка и справедливости.
Ну и само строительство Калафатовой башни безусловно есть пародия на политико-социальный эксперимент, происходящий в России.
Другую каверзу можно обнаружить в той главе, где случился знаковый разговор братьев. Называется она «Встреча в можжевеле». У Леонова случайных названий не бывает, и здесь придётся вспомнить, что под можжевеловым кустом просил ветхозаветный пророк Илия смерти у Господа. Тогда ангел коснулся его и сказал, что ждёт Илию долгая дорога. Подкрепившись чудесно посланной ему пищей, Илия встал и в продолжение сорока дней шёл по пустыне Синайского полуострова до горы Хорив. Здесь он нашёл себе убежище в пещере и провёл там ночь. На горе услышал он голос Господа.
«Что ты здесь, Илия?» — спросили его.
«Возревновал я о Господе Боге Саваофе, — отвечал Илия, — ибо все сыны Израилевы оставили завет Твой, разрушили Твои жертвенники и пророков Твоих убили мечом, остался я один, но и моей души ищут, чтобы отнять её».