Маленькая девочка из "Метрополя" - читать онлайн книгу. Автор: Людмила Петрушевская cтр.№ 47

Так что слова «йе бенэ» и «мать» и образовали знаменитое бранное выражение.

Что же касается слова «шиш», которое мне несколько раз встретилось в меню, то это узкий нож. И в Турции «шиш тебе в горло» — распространенный, как и у нас, ответ — память о воинственных предках.

Обратно мы плыли ближе к вечеру, когда над Босфором повисла огромная желтая луна, и на остановке Нихал сбегала на берег и принесла мне стаканчик «югурта», лучшего в Турции. То есть ничего общего с тем, что продается по всему миру как йогурт, а зато очень напоминает русский варенец, простоквашу с твердой корочкой, которую всегда продавали у нас на базарах в майонезных банках (базар — это рынок на турецком языке).

Ну, а потом был ночной Стамбул: кофейни, старые отели с портьерами, люстрами и бархатными креслами времен русской эмиграции, эпохи Тэффи и Аверченко — эти писатели ходили здесь, по улице Пера, после бегства с Белой армией из Крыма, и писали свои знаменитые невеселые фельетоны именно тут, изгнанники, лишенные всего. За их спинами в России остались разграбленные дома, сгоревшие библиотеки, арестованные и казненные родственники и друзья… Тэффи, умница и красавица, одаренная фантастическим чувством юмора, жила потом в Париже и не могла выйти из дома, чтобы не пересчитать все окна на противоположной стороне, такой был сдвиг. (Ахматова тоже, говорят, не способна была перейти улицу.) Что сделали с нами, с нашей литературой… Обогатили, одним словом.

Мы бродим вечером по крутым приморским улочкам. Все дома старые, как в Риме, никакого новодела, стеклянных крыш и башенок, а только древние стены, из которых выступают традиционные занавешенные изнутри «шахниширы», т. е. эркеры по-европейски. В кофейне музыка: одна из виолончельных сюит Баха. Привет тебе, мой сынок Кирюша, с твоей виолончелью в рамках «замукальной школы»… Таскался, бедный, со своим абсолютным слухом два раза в неделю на троллейбусе в давке со здоровенной казенной бандурой… Замечталось о прошлом, о маленьких детях в доме, о ежедневном кукольном театре Феди, о двухлетней Наташе, которая ходила в длинной вязаной юбке и с пучочком на затылке и называла себя Утятя.

В самое первое мое утро в Стамбуле (после побудки муэдзина, о чем дальше) я, бродя вокруг Перы, нашла лавчонку старья (любимые мои места по всем миру). К ее дверям были прислонены два зеркала, одно даже с крыльями поверху. Вошла, никого. Товар: три транзисторных приемника 50-х годов, от одного только шкала. Пианино, на нем куча корявых сумок, немного битая скромная тарелочка, группа крохотных бутылок из-под вина, бумажная православная икона в рамке, катушки ниток в банке, грязные флаконы из-под перца — 8 шт., гармонь с одним рычагом на все аккорды, шесть ламп «летучая мышь» без стекол, пылесос эпохи первых спутников в форме ракеты, пишущая машинка «Гермес», магазинная касса, керосиновая лампа без стекла, череп маленький коричневый, фотоувеличители (толпа таких черных аистов), огромная (3x2 м) абстрактная картина удивительной бездарности, и вдруг — марионетка висит вдали над какой-то аркой. Вместо головы серый мешочек, как набитая ватой пятка от чулка.

Минут через десять после начала моей экскурсии вошел хозяин, мужчина в состоянии той же куклы и, как мне померещилось в темноте, ровно с таким же набитым ватой чулком вместо головы. Правда, в солидных очках и небритый (не по моде, а явно пятый день употребляет). Глаза как у лежащей на берегу рыбки.

Я спросила, сколько стоит кукла. Он отвечал, собравшись с силами:

— Не продается. Подарок друзей.

Возможно, все в этой лавочке было такого же сорта, типа подарки друзей и не продается. Не может продаться никогда!

— Жалко, — сказала я. — Кукла хиппи?

Действительно, у нее такой был вид, отсутствие лица, экзотический костюм и четыре руки.

— Йес.

Он соглашался со всем, что я говорила:

— Оф корс.

Видимо, чтобы не связываться.

Затем у него в башке, набитой ватой, что-то стукнуло, видимо, и он вдруг невнятно пробормотал:

— Хорошо, я продам ее, но только за сорок тысяч.

И здесь глазки его приоткрылись и оттуда выглянула маленькая надежда, как из-за дверной цепочки, и тут же скрылась.

Я стала думать, сорок тысяч ЧЕГО?

Долларов — это, разумеется, удивительно, но и лир столько быть не может. Один миллион лир это семьдесят центов USD. Стало быть, сорок тысяч лир — это меньше трех центов.

Сошлись на десяти долларах.

Затем я попросила его попозировать мне на улице. Он выдвинул свою непослушную тушку на порог и стал терпеливо держаться на ногах. Тут же ко мне сзади прилип ушастый малый лет восьми. Мой турецкий продавец нетвердым голосом ему что-то неодобрительное сказал. Малый не отставал. Покосившись на него, я поперхнулась. На лице его было написано райское блаженство и одновременно мука. Возможно, искусство рисования все еще не слишком распространено тут. То есть оно здесь категорически запрещено! Я еще раз оглянулась. Мальчик со страстной, томной мольбой на носатом лице торчал за моим плечом. У него покраснели уши. М.б., это будущий мусульманский Церетели стоял и смотрел, как я царапаю авторучкой в блокноте.

А тем временем мой турецкий словарь пополнялся.

Я ехала на такси в гостиницу ранним вечером. Таксист повез меня, как я понимаю, не прямым путем, а как бы решив показать мне весь город. Проезжая мимо лачуги, нависшей над улицей, он как-то явно застыдился и пожал плечами. Зато около некоторых сильно украшенных ворот (с такими каменными кудрями) водитель приободрился и провозгласил:

— Долма!

(Ну я знаю долму, такие голубцы из виноградных листьев. Может, тут изображены фрагменты развязавшихся голубцов?)

И тут же он значительно прибавил, веско так:

— Бахча!

А, арбузы тут ростят, видимо. Голубцы и арбузы, так.

Но тут же шофер воскликнул:

— Сарай, а? Сарай! (Он даже причмокнул, типа «сарай-то, а?»)

Матушки. И сарай я знаю что такое. Все слова знакомые, а смысл? Арбузы и голубцы в сарае?

Вечером я купила гид по Стамбулу. Долма Бахче Сарай — это музей. Вот что.

Из бесед с Нихал. Она рассказывает, что турчанки сейчас рвутся на работу, хотят делать карьеру — журналистки, врачи, бизнесвумен, актрисы. Мужья, разумеется, этого не одобряют, хотя их денег часто не хватает. Муж актрисы Нихал теперь живет отдельно. Они дружат.

— А сколько жен разрешено иметь в Турции?

— Одну, — говорит Нихал.

Но, оказывается, в деревнях все равно берут жен побольше (там живут только от поля и огорода, и десять рабочих рук на с/х работах во всяком случае лучше, чем две, а сельским хозяйством занимаются здесь только женщины. Турецкий муж, по словам Нихал, сидит в кофейне, играет в нарды, беседует, смотрит телевизор. А деньги все хранит у себя. Но денег не хватает, и мужик подается в Стамбул на стройку, и берет он с собой одну жену, правда, потом все остальные, делать нечего, подтягиваются с детьми. Ежегодный приток населения в Стамбул — 500 тысяч человек… И ни одного иностранного лимитчика! Ни молдаван, ни людей с Мозамбика, ни украинцев, ни вьетнамцев.