Режиссеры настоящего. Том 2. Радикалы и минималисты - читать онлайн книгу. Автор: Андрей Плахов cтр.№ 54

Недавно я осуществил свою давнюю мечту, пригласив Цая в Москву и устроив его ретроспективу на ММКФ. С ним приехал и Ли Каншэн. Программа их фильмов называлась «Азиатский экстрим»; кто-то из журналистов раскритиковал это название, но сам Цай Минлян был от него в восторге. Именно в творчестве этого режиссера прослеживается связь между радикальным экстримом и минимализмом – связь, скрепившая героев этой книги. Достижение полной свободы требует ограничений, и наоборот. Аскетизм – оборотная сторона свободного полета вдохновения. Не потому ли Цай Минлян неожиданно оказался поклонником такого далекого от его мира фильма, как «Летят журавли»?

Следующая остановка Цая на карте кино – снова Париж. Здесь он собирается снять фильм с Фанни Ардан и Жан-Пьером Лео, а также короткометражную ленту к юбилею Джакомо Пуччини.

Цай в очках с толстенными стеклами совершенно не похож на «певца экзистенциальной тоски»: скорее он производит впечатление смешливого мальчугана-переростка. Контрастом к нему смотрится Ли Каншэн: он-то уж совсем законсервированный мальчишка, хотя и заметно постаревший, но такой же мрачный и бесстрастный, каким мы привыкли его видеть на экране (режиссер считает его лицо совершенным воплощением меланхолии). Зато Цай охотно дарит собеседника то иронической улыбкой, то ехидным смешком.

– Расскажите о своих актерах, которым вы храните редкое постоянство от фильма к фильму.

– Это моя кинематографическая семья. А мое кино – это их семья. Они нигде не учились и в этом смысле могут считаться непрофессионалами, но я не знаю никого красивее, естественнее и талантливее их. Мои отношения с Ли Каншэном похожи на те, что связывали Трюффо с Жан-Пьером Лео, вот почему мне захотелось соединить этих двух актеров в фильме «А у вас который час?». В этом же фильме снимаются еще два члена моей «семьи». Мать героя играет владелица кофейни Лу Ичинь (это только одно из ее имен, ибо она имеет обыкновение в поисках благосклонности богов менять имена), а отца – Мао Тэн, человек, родившийся в один год с моим отцом и никогда не расстающийся с сигаретой. Только мой отец умер и не смог увидеть ни одной из моих картин. А пять лет спустя покончил с собой смертельно больной отец Ли Каншэна.

– Кто из западных авторов помимо Трюффо оказал на вас влияние?

– Вы, конечно, хотите, чтобы я назвал Антониони. Да, но подлинным примером для меня служит Робер Брессон. Мне нравятся его упрямство и самоограничение. Я, как и он, снимаю только то, что мне нравится, предоставляя заботу о коммерческой окупаемости своим продюсерам. Мои фильмы обращены только к тем, у кого хватает терпения и любознательности последовать за мной в интеллектуальные приключения и дискомфортные ситуации. Этим зрителям не нужно ничего разъяснять, они готовы к тому, чтобы просто разделить мой опыт – пускай в воображении.

– Откуда идет ваше настойчивое пристрастие к потокам воды?

– Во всяком случае, не от Тарковского. Хотя вода у меня тоже может символизировать любовь, гармонию, и когда я посмотрел его фильмы, то ощутил родственность с его миром. Но сроднился я с этой стихией гораздо раньше. Вода приносит мне чувство физического и внутреннего покоя. Лучшие идеи приходят мне в голову, когда я погружаюсь в ванну. Если нет дождя или наводнения, вода все равно появляется: это может быть аквариум или бассейн в Тюильри.

– Но в непрекращающемся дожде, который нередко обрушивается на героев ваших фильмов, есть и экологическая тревога…

– Это правда: вода одновременно вызывает чувство непостижимой тревоги, это стихия, с которой невозможно совладать. Когда я думаю о будущем, меня охватывает глубокий пессимизм. Я родился в Малайзии, вырос на Тайване, и все эти годы природная среда вокруг меня разрушалась по мере того, как в Азии свершалось так называемое экономическое чудо. За комфорт и экономическое процветание заплачено слишком дорогой ценой: загрязнена природа, деградировала культура, люди ощущают отчужденность и депрессию.

– Но ведь вы часто улыбаетесь, и даже в ваших фильмах заметен своеобразный юмор. Что вас поддерживает в жизни?

– Вы сами ответили на свой вопрос. Не забывайте и о том, что в обществе человек всегда надевает маску. А мое кино стремится постичь подлинную природу человека, которая открывается, когда он один: например, в туалете или в ванной.

Его трудно причислить к радикалам. Да и минималистом можно назвать лишь условно, имея в виду камерность и малонаселенность некоторых его картин: попытки работать в более крупных формах были для него не вполне органичны, а эпос «Арарата» наповерку оказался лирикой. Тем не менее канадский режиссер законно замыкает эту книгу – прежде всего потому, что у него есть уникальный опыт двух культур плюс знание соблазнов глобализации, которую он не отрицает, но которой своим творчеством противостоит.

Атом Эгоян, войдя в профессиональный киномир в 80-е годы (самый известный фильм – «Семейный просмотр», 1987), приобрел репутацию «Вендерса сегодня» – подобно тому, как сам Вим Вендерс 70-х воспринимался последователем Микеланджело Антониони. Неразрывность этой цепочки был призван подтвердить и неосуществленный кинопроект парализованного итальянского мэтра, в котором его ассистентом (грубо говоря – «костылем») должен был выступить Эгоян. Подобно тому, как в фильме «За облаками» аналогичную роль исполнил Вендерс. После того как Антониони официально признали предтечей постмодернизма, а Вендерса – одним из его зачинателей, Эгоян стал восприниматься как «эпигон эпигонов» – выразитель усталого и вторичного мироощущения «конца века» и «конца кино».

Действительно, за канадским режиссером тянется шлейф экзистенциального кинематографа 60-х и 70-х, который невозможно тянуть дальше без иронии. С Антониони и Вендерсом Эгояна сближает его постоянный маршрут, проходящий по территории, которую Майя Туровская некогда обозвала «красной пустыней эротизма»: тупики сексуальных фрустраций и невостребованных желаний, образы той же «пустыни», «затмения» или – любимой Эгояном душевно-телесной «экзотики». В картине, которая так и называлась – «Экзотика» (1994), Эгоян проявил себя особенно тонким стилистом и эстетом, предложив сугубо чувственный образ мира, при катастрофическом отчуждении и дефиците чувств.

А потом был фильм «The Sweet Hereafter» (официальный русский перевод – «Славное будущее», 1997) – неожиданный всплеск оптимизма, слегка подкрашенного богоискательством. Два десятка детских жизней, унесенных на тот свет в разбившемся автобусе, конечно, трагедия, но богоугодная. В отличие от взрослых, дети не успели нагрешить, запутаться в моральных дилеммах, соблазниться наркотиками или еще чем похуже.