У них уже была баня, и пиво, и шашлык, уже наступил вечер и они давно перешли на водку — мне пора было спать, но никто не гнал, вообще не замечал, и я оставалась, благо дачные сумерки так легко заползают в комнаты, обступают абажур в столовой, погружают во тьму углы и дают возможность незамеченной просачиваться на улицу и обратно. Они пили под лампой, и когда я в очередной раз прошла с террасы в кабинет, где мне разрешили читать и рисовать по случаю всеобщего безобразия, отец поймал меня за руку и предъявил гостям как маленькую: вот, это моя Марианна. Предъявлять не было необходимости — все и так знали. Это были старые друзья, не слишком старые, не со студенческих времен — но отфильтрованные годами работ и приработков. Сборная команда, тертые мужики, вечно подобранные, интеллигенты среднего звена, позволявшие себе иногда снять галстук и слегка расслабиться. Я потом часто думала про их случайные служебные романы. Я ничего не знала о них — но ведь были же наверняка, не могло не быть. Спасительные поездки на конференции, тесные номера, гостиничные покрывала и не слишком чистый ковер с чужим рисунком, на который тупо смотришь потом. Мало, на самом деле, интересного было в этих романах — мне этого никогда не хотелось и, насколько я помню своих институтских подруг, им не хотелось тоже. Бедность и убожество, до поры удачно прикрытые костюмом и галстуком.
Мы хотели иначе — роскошный номер с видом на море, с прогулкой по набережной, и не по крымской, разумеется. Крым отдавал детством, санаторием, перезревшими фруктами и хозяйками с «фрикативным гэ», сдававшими койку, или уж собственная семейная квартирка, пусть пока маленькая, пусть даже съемная — но мир и покой, совместные походы в кино, иногда в ресторан, а все чаще и чаще в семейные гости, и пусть даже ужин у телевизора, с взятой напрокат кассетой — никаких служебных романов.
«Вот, это моя Марианна». «А почему Марианна?» — спросил кто-то. И тогда отец рассказал историю про старшую дочь Вертинского, которую он видел, разумеется, только в кино. История была сентиментальна и смешна, как и полагается таким историям — но они не смеялись. Я стояла и слушала в темноте у притолоки — они давно обо мне забыли. Отец говорил со страстью, восторженно и нежно — я никогда не слышала, чтобы он о чем-нибудь так говорил, ни до, ни после. Он вообще был человек сдержанный.
Я потребовала, чтобы мне разрешили перенести видик к себе в комнату, нашла замысловатый прокат, где можно было заказывать старые фильмы — и вдоволь налюбовалась на Марианну Вертинскую. В принципе она мне понравилась. Лицо чуть широковато да и вообще — простовато несколько, и чуть кукольно — но сойдет. Влюбиться я не влюбилась, подражать ей не стала — но эта версия устраивала меня все-таки больше, чем версия с символом Франции.
Я хотела обсудить историю про Марианну с отцом — но как-то не сложилось, он все время работал, мне полагалось учить уроки — отношения были хорошие, ровные, но не близкие. Конечно, я его любила — но, по большому счету, я ничего не успела. Отец умер, когда мне было пятнадцать, я училась в девятом классе — от инфаркта. От него остались словари — большие хорошие словари, самые разные. Но книг вообще-то было не очень много — отец не был прирожденным гуманитарием, а мама и подавно. Мама работала техником-инженером на телефонной станции — у нее было высшее образование, ответственная работа, которую она, пожалуй, любила. В прихожей над телефоном висела со знанием дела прикрепленная картинка «Болтун — находка для шпиона!» — но кроме работы у нее была уборка, готовка и телевизор, ничего более. За мое образование отвечал отец — он должен был решать, куда я пойду учиться и что буду делать. Но когда пришло время решать, его уже не было. Более-менее блестящая карьера переводчика, обещанная мне по праву рождения, не состоялась — денег на репетиторов не было, от университета и Иняза мать отказалась сразу — я пошла в пед. И даже не на французский — в школе я вообще учила английский, французский знала с пятого на десятое, казалось, что он-то уж точно от меня не убежит — а на русский и литературу, так было проще. Хорошо хоть работать не пришлось — мать тянула за двоих, обеспечивала мою учебу — но что делать дальше, как зарабатывать деньги, я представляла себе плохо. Одно было в принципе ясно — надо выходить замуж. А замуж на филфаке, как известно, выходить не за кого. «Будь поактивней! — учили меня все. — Знакомься! В библиотеке, на перемене, на остановке».
Вот на остановке я с Сергеем и познакомилась. Хотя вообще-то я не знакомлюсь на улице.
МОЙ МУЖ
— Суп будешь?
— Нет, я на работе обедал. А что у тебя еще есть?
— Мясо тушеное. С черносливом.
— Это давай. Погоди, я только переоденусь.
В руку мне вложили бутылку вина — французское — портфель шлепнулся на полку с обувью — почти свалился, но я поймала. Время — десять вечера, самое оно — ужинать, пить и спать. Кино, конечно, можно посмотреть какое-нибудь — я закупила штук десять кассет, еще во вторник, когда ездила на Горбушку за новым утюгом — ничего не смотрела, ждала его. Но кино скорее всего придется оставить на воскресенье — раньше десяти по будням Сергей в последние годы практически никогда не приходит — я привыкла, ничего не поделаешь, но тогда уж лучше телевизор — на работу ему все равно вставать рано, он досмотрит до середины и потребует выключить, а я так не могу — и ему не позволяю. Должны же быть у меня свои правила — ну не хочу я бросать на полдороге, мне надо чтобы от начала и до конца!
— Что у тебя сегодня там было?
— Как всегда, ничего интересного, ты же знаешь.
— Ничего я не знаю, никогда ничего не рассказываешь.
— А нечего. Бумажки, начальство, клиенты.
— Клиенты — это интересно. В конце концов, у тебя самое интересное должно быть — это клиенты. Ну, кроме суда, конечно.
— Ты путаешь мелких проворовавшихся чиновников с уголовкой. Материалу тебе надо? Опять писать хочешь? Брось, не забивай голову — я же говорил, ничего у тебя не выйдет.
— Ну, не сердись. Не надо мне от тебя никакого «материалу». Я же не пишу детективы.
— Я бы сказал, что ты зря изводишь бумагу — но бог с этим, все равно в компьютере. Детективы люди пишут, чтобы заработать денег. Романы пишут писатели. Ты не писатель, а деньги у тебя есть. Кончай дурью маяться.
— Сереж, ну не начинай. Вина мне налей еще, пожалуйста.
— Да ты же сама начинаешь. Пойми ты — это в уголовке адвокат видит страсти всякие — муж убил жену, дочка зарезала внучку, жена отравила любовницу из мести — доктор Фрейд отдыхает. Если очень хочется — читай «Московский комсомолец» и смотри «Дорожный патруль». Мои клиенты — скучные мужики в хороших костюмах. Никакой достоевщины там нет.
— Ну нет так нет, ничего там нет, ладно. Я просто спросила, что у тебя было на работе? Спросить нельзя?
— Я сейчас залью рубашку, ты ее не отстираешь, и придется ее выбросить. Все, что у меня на работе — это коммерческая тайна, ее нельзя разглашать. Ты бы лучше поваренную книгу написала, советы молодым хозяйкам — как выводить пятна с ковра и… Ну вот, облил, черт!