Петербургские женщины XIX века - читать онлайн книгу. Автор: Елена Первушина cтр.№ 98

Женщины этого сословия относились к числу городских невидимок, и тем не менее их руками выполнялась значительная часть работы, требующейся для того, чтобы город функционировал. Они не только следили за домом и детьми, но и обшивали городское население, кормили его, прислуживали дворянам и купцам, а с появлением и ростом в городе заводов и фабрик влились в ряды рабочего класса. Очень немногих из них мы знаем по именам, и, как правило, благодаря каким-то чрезвычайным обстоятельствам. Можно сказать, что их вклад в городскую жизнь был неоценим настолько же, насколько он недооценен.

* * *

Сентименталисты включили мещанок, так же как и крестьянок, в сферу изящной словесности. Так, в 1800 году Василий Васильевич Попугаев, один из основателей Вольного общества любителей словесности, наук и художеств, опубликовал повесть «Аптекарский остров, или Бедствия любви», где описывает трагическую историю мещанки Маши. Она влюбилась в некого Н., который «занимался поэзиею». Их любовь зародилась на фоне идиллических полусельских пейзажей Аптекарского острова.

«Там мелкая излучистая Карповка, отделяясь от Невы, влечет струи свои, местами светлые, как серебро, местами несколько мутные от иловатого дна ее, где с тихим приятным шумом, сладким для сердца чувствительного, омывает она зеленую травку и пестренькие цветочки тенистых берегов своих, там, повторяю я, выдается небольшой мыс, несколько перед прочими местами возвышенный. Поверхность его покрыта прелестною травкою и цветочками и украшена молодыми березками, цвет зеленых листьев коих столь нежен, что солнечные лучи, преломляясь об оные, отражают блеск золота, а кора столь бела, что представляет молодые кряжи их серебряными. С обеих сторон по берегу примыкаются две аллеи, из тех же самых березок составленные самою природою, которые приближаясь к мысу, местами преломляются. Аллеи сии довольно густы: деревья, покрывающие мыс, также не редки и могут сокрыть от глаз проходящих по позади лежащей дороге счастье любовников — лишь единые птички, любезные обитательницы мест сих, могут быть свидетелями их восторгов и воспевать их счастье».

Н. вызывает Машу на свидание, она приходит вечером на берег Карповки. «Накинуть на себя шаль, надеть на черные волосы шарлотку (женская шляпа с воланами, названная в честь Шарлотты Корде. — Е. П.) было делом одного мгновения. Не посмотревшись ни мало в зеркало (она знала, что она всегда прекрасна), идет на место свидания. Никогда лань, преследуемая охотником, не стремится с такою скоростию, с какою страстная Маша летела к вожделенному месту свидания».

Взаимная любовь столь пылка и страстна, что влюбленные забывают о благоразумии. «В сию минуту зефир дунул на любовников, косынка Маши расшпилилась и слетела, белая алебастровая грудь открылася, две алые розы на двух белых упругих полуглобусах поражают взор Н…. В восторге берет он руку Маши, целует, обнимает свою любезную. Чувства любовников смущаются, жар горит в сердцах их, купидон усиливает пламенник свой, стрелы его, как град, сыплются на грудь их, и увы! Гименей! Зачем ты медлил? Твои тайны свершились, и роза — пала».

Но жадная мать Маши хочет выдать ее за богатого купца. Тот начинает ухаживать за Машей и, встретив отпор, насилует и порочит ее. Об этом узнает Н. и, думая, что Маша ему изменила, кончает жизнь самоубийством.

* * *

В 1861 году Николай Герасимович Помяловский опубликовал две повести «Мещанское счастье» и «Молотов», в которых он рисует более реалистичные образы мещан. Главный герой повестей разночинец Молотов работает секретарем в барской усадьбе, где в него влюбляется дочь небогатой провинциальной помещицы Леночка — «кисейная барышня» (словосочетание, придуманное Помяловским). Однако Молотов не отвечает на ее чувства и уезжает в город, где встречает семейство Дорогова. И Помяловский рассказывает историю их «мещанского счастья».

«Да, не сразу устроилась эта жизнь; лет сто, целый век должен был пройти прежде, нежели создалась эта мирная семейная группа, которую мы видим в светлой, уютной комнате за круглым столом. Лет сто назад, когда еще не было громадного дома старинной постройки, жили в Петербурге старик со старухой. Старик шил дрянные сапоги, а старуха пекла дрянные пироги, и такими трудами праведными они поддерживали с бедой пополам свою дрянную жизнь».

Изменить эту жизнь к лучшему решается их дочь Мавра, вышедшая замуж за бедного чиновника.

«Уже в медовый месяц началась ее трудовая жизнь; вставала она в четвертом часу, ложилась в одиннадцать, стряпала, стирала, шила, мыла, а потом, когда благословил ее бог, нянчила детей — все сама. Научилась она бабничать, знакома была с мелкими торговками, умела все купить по крайне дешевой цене. При всех недостатках, Мавра Матвеевна с изумительным тактом сводила концы с концами и даже откладывала кое-какие гроши в запас, не на черный день, а, как мечтала она, на светлый. Жизнь ее день ото дня становилась светлее. В квартире Чижикова незаметно стали являться довольство и приличие, которых до того он не знал… Однако Мавра Матвеевна предоставила мужу не одно наслаждение жизнью; она доставала ему переписку нот и бумаг, по ее настоянию он выучился делать конверты, коробочки, вырезать из алебастра зайцев с качающимися головами, лепить из воску мышей, кошек и медведей. Гордость маленького чиновника сначала оскорблялась подобными занятиями; но когда под руками жены мыши и коробки превратились в рубли и полтинники, а рубли и полтинники вносили достаток в его семью, он подавил в себе гордость и удвоил рвение к занятиям всякого рода».

Постепенно, долгими годами неуклонного труда Мавра Матвеевна добилась если не богатства, то благосостояния, и стала украшать свой дом по своему вкусу Поскольку ее вкус был не развит, то украшения выглядели смешно и вульгарно, на взгляд постороннего, но Мавре Матвеевне они, скорее всего, напоминали о ее трудах и сбывшихся мечтах.

«Чего хотели эти люди? — спрашивает Помяловский. — Они из сил бились-выбивались, чтобы заработать себе благосостояние, которое состояло не в чем ином, как в спокойном порядке с расчетом совершающемся существовании, похожем на отдых после большого труда, так чтобы можно было совершать обряд жизни сытно, опрятно, честно и с сознанием своего достоинства… Трудно представить себе то довольство, то бесконечное наслаждение, какое ощущали они, глядя на дитя в кружевных пеленках на руках здоровой и красивой няньки, дитя, начинающее жить так, как им хотелось. „Так бы и нам расти нужно было!“ — думали они. Жизнь этого ребенка была произведением многих рук, непокладно работавших двадцать лет, потому он и был гордостью семьи. „Что-то будет?“ — думали они, и ни на минуту не закрадывалось в их сердце сомнение, что Аннушка, быть может, не оправдает их надежд».

Дочь Мавры Матвеевны Анна вышла замуж не по страстной любви, но в полном сознании того, что она делает и как намерена жить в браке, придерживаясь семейных заветов.

«…Она решилась добыть себе мирную жизнь и вот повела многолетнюю переработку своего сожителя, и после неимоверно напряженной и тайной, неуследимой борьбы у Дорогова оказалось не то лицо, не та походка, не те вкусы, не те речи, не те друзья и знакомые, которые были прежде, — так он переменился. Обуздали его и перевоспитали. И что удивительнее всего, во всем этом не вражда была; нет, это любовь была. Каких чудес не совершается в православной, русской жизни? Она любит своего мужа, всегда верна ему, о своих удовольствиях заботится менее, нежели о его удовольствиях; она скорее сошьет мужу шубу, нежели себе салоп, а еще скорее деньги употребит на детей. Она лелеет его, покоит, Богу за него молится. Ведь Дорогов — произведение рук ее, — как же не любить ей Дорогова? Но главным образом любовь и терпение Анны Андреевны вытекали из ее положения. Любовь ее была обязательная, предписанная законом, освященная церковью и потому неизбежная. Ей нельзя было ненавидеть мужа, иначе она погибла бы. В иных слоях общества жена мужу говорит: „Я не хочу с тобой жить“, — и уезжает на вольную квартиру, а здесь об этом и думать было невозможно… Бежать?.. Куда?.. А проклятие матери, которая ее не пощадила бы? А ненависть родных? А бедность? А дети? — бросить их, что ли? А страстное желание жить, как люди?.. А, наконец, сила брачных обязательств? Все так сложилось в жизни Анны Андреевны, что она поставлена была в необходимость полюбить своего мужа, и она сумела полюбить душу его, наружность, общественное положение. Для этого она отыскала в муже добрые стороны, выдумала их, обольстила себя насильно, что было возможно только при ее холодном и степенном характере. Само собою разумеется, что обязательная любовь Дороговой не могла быть страстною, романтическою. Это была сдержанная, спокойная, искусственно воспитанная привязанность к законному мужу. Из этой сферы, довольно узкой и душной, никогда не порывалась Анна Андреевна. За пределами заколдованного круга она не знала ни смыслу, ни свету. Ей думалось, все, что она слышала о нравственном, изящном, святом, осуществилось наконец в ее жизни. Она была невозмутима; совесть ее спокойна; и если каялась Анна Андреевна духовному отцу, приговаривая: „Грешна, батюшка, грешна“, то единственно по христианскому смирению. На самом же деле она сознавала свое достоинство и считала себя безгрешною, и муж едва ли не признавал ее святою — так была безукоризненна ее репутация. Все в ней нравилось Дорогову, он видел в ней что-то аристократическое, важное, она похожа на барыню хорошего тона, что окончательно покоряло его; она хороша, умна, получила некоторое образование, любит мужа, отличная хозяйка, у нее так много детей, она так хороша с гостями, детьми, прислугой, его друзьями. В добром расположении духа Игнат Васильич, целуя свою жену, говаривал, что благоговеет перед нею. Но Игнат Васильич смутно чувствовал, что через жену стал домовитым человеком, и никогда не мог допустить и сознаться, что в его доме царствует женщина. „Я глава дома!“ — думал он с непобедимою своею упорностью. Анна Андреевна о словах не спорила; ей дорог был результат. Женщина с большими запросами от жизни объявила бы явную вражду такому мужу, как Игнат Васильич, и непременно проиграла бы, потому что он крепок был на слово и на дело; а она не проиграла, взнуздала мужа, укротила его и поехала куда хотела».