Петербургские женщины XIX века - читать онлайн книгу. Автор: Елена Первушина cтр.№ 105

Актрисы, как и актеры, выходили на сцену из стен Петербургской Театральной школы разных специальностей, созданной в 1779 году на базе Танцевальной школы. О царивших там нравах вспоминает Авдотья Яковлевна Панаева, выросшая в актерской семье: «Программа наук в школе была хорошая, но учение было плохое, так что исключенный воспитанник не мог себе найти заработка. Других театров, кроме императорских, тогда не допускалось…

На третий же день меня с братом отправили в театральную школу. Многие воспитанницы знали меня, но все-таки обступили и стали расспрашивать: каким образом я попала в школу? Узнав, что я тоже буду ходить в классы на уроки, они заявили мне, чтобы я подчинилась их установленным правилам: „Никогда не отвечать уроков учителям“. Но когда я заметила, что учителя могут пожаловаться на меня, они уверяли, что не посмеют! Я была поражена, как взрослые воспитанницы обходятся с учителями. Если учитель их спрашивал урок, то они все только восклицали: „Да, страсти, девицы!“ — и отворачивались с презрением от него. Если же он настаивал, то ему все разом восклицали: „Да, девицы! Несчастный!..“ — и потом прибавляли: „Мы ваших уроков не учили и не будем учить“. Учитель пожимал плечами, развлекал учениц посторонним разговором, чтобы только они не разбежались из класса.

Ко мне, как к новенькой, учителя попробовали было обратиться с вопросами, но воспитанницы хором заявили, что я также не готовила уроков.

В младших классах, по примеру старших, также не учили уроков, отговариваясь тем, что не было времени. Впрочем, иногда точно у них не было времени учиться: утром их возили на репетицию балета, а вечером в спектакль, откуда они возвращались в час ночи. Взрослые воспитанницы-танцовщицы совсем не ходили в классы… Окна в дортуаре были громадные, все меры были приняты, чтобы воспитанницы не могли смотреть в них на своих обожателей, катавшихся по целым часам мимо школы. Окна были очень высоко от полу, а подоконники так узки, что едва можно было поставить ноги; три стекла были закрашены белой масляной краской, только самое верхнее стекло оставалось чистым. Воспитанницы ухитрялись все-таки взбираться на окна и выскоблили в краске два кружка для глаз и смотрели на проезжающих. Только и были слышны восклицания: „Да, девицы, счастливая! Мой сегодня на вороных!“, „Да, девицы, несчастная! Мой в одиночку сегодня!“, „Девицы, ай, страсти, опять штафирка едет: урод!“

Пока воспитанницы смотрели в окна, в дверях дежурила одна из товарок, обожатель которой в этот день не катался. Она тотчас извещала, если в коридоре появлялся инспектор. Все соскакивали с окон, восклицая: „Девицы, да страсти!“ или „Да, девицы, черт противный!“.

Я знала все знаки, которыми переговаривались воспитанницы-танцовщицы со сцены со своими поклонниками, сидящими в первых рядах кресел. Если проведет пальцем по губам, означает, что желает конфет или фруктов; возьмется за ухо — желает серьги; за руку — браслета. Если же возьмется обеими руками за голову, как бы поправляя прическу, то, значит, была головомойка за разговоры с обожателем на сцене. Множество было и других знаков, но я их уже забыла».

Успех на сцене во многом зависел от способностей актрисы к флирту и интриге. Нужно было удерживать при себе поклонников, умело устранять соперниц, подольщаться к начальству. Иначе актрису ждали скудное жалованье, бедность, тесные наемные квартиры и гримерки, голод и сквозняки, постоянная зубрежка ролей, тяжелая работа и очень часто — ранняя смерть.

Одну такую историю рассказывает Авдотья Панаева: «Кавос начал ставить большие оперы с русскими певцами. Публика охотно слушала их. Но, к несчастью, Воробьева не долго пела на сцене, она потеряла голос по следующему обстоятельству: на репетиции Воробьева почувствовала неловкость в горле и заявила, что не может петь вечером в „Семирамиде“. Но Гедеонов раскричался на нее:

— Ты воображаешь, что я для тебя стану делать перемену спектакля? Изволь петь.

Гедеонов всем артистам говорил „ты“, исключая моего отца, — вероятно, зная его историю с Тюфякиным.

Воробьева расплакалась и пела вполголоса на репетиции. Приехав вечером в театр, она чувствовала себя хуже и просила хоть сделать анонс, чтобы публика была снисходительна к ней. Гедеонов снова раскричался и погрозился, что на неделю засадит ее в бутафорскую и сделает вычет из жалованья. Артисток никогда не сажали в бутафорскую, но для Гедеонова закона не существовало.

— Я проучу всех, кто у меня вздумает капризничать! Смотри, не важничай у меня, я тебя вышколю! — грозя пальцем у лица Воробьевой, говорил Гедеонов перед поднятием занавеса.

Воробьева выдержала всю оперу и пела так, что публика пришла в восторг и аплодировала ей до конца.

Гедеонов в антракте продолжал допекать Воробьеву:

— Что, не могла петь? Я тебя, голубушка, отучу ломаться перед мной!

На другое утро Воробьева не могла взять ни одной ноты, и голос у нее пропал навсегда».

* * *

В 1791 году антрепренер Иосиф Мире создал в Петербурге Немецкий театр, набрав туда актеров из распавшихся трупп Карла Книппера и Луизы Каролины Тиллер. Театр Мире открылся 20 февраля 1799 года торжественным стихотворным прологом Г. Рейнбека в исполнении актрисы Ш. Мюллер, а также пьесой Ф. В. Циглера «Величие государя». Современники отмечали, что «госпожа Мюллер, господа Линденштейн, Виланд и Мюллер, так же, как и мадам Мире, могли бы оказать честь любой сцене». Однако в 1805 году Мире не смог расплатиться с очередными кредитами и разорился, а немецкую труппу присоединили к Театральной Дирекции и «на содержание оной из казны» положили «ежегодно по 25 000 рублей».

Театр ставил пьесы на немецком языке, среди которых были оперы Моцарта, Бетховена и Вебера, прозаические переделки Шекспира, пьесы Коцебу и Иффланда, «Коварство и любовь», «Разбойники», «Мария Стюарт» Шиллера, немецкие зингшпили (разновидность комической оперы, название происходит от немецких слов singen — петь и Spiel — игра) и французские водевили. Его главными зрителями оставались петербургские немцы, а также часть образованного дворянства, знавшая немецкий язык.

* * *

Французская труппа под руководством актера Шарля Сериньи действовала в Петербурге начиная в 1742 года. Вначале труппа была придворной и давала спектакли только в Эрмитажном театре, но постепенно французские актеры стали появляться на разных петербургских сценах. С 1833 года труппа получила постоянную сцену в Михайловском театре. Многие артисты труппы обучались в парижской консерватории. Современники отмечали их безупречную дикцию, точное знание текста, отточенную пластику и тщательную отделку каждой детали сценического образа. На Михайловской сцене в разные годы блистали такие выдающиеся французские актеры, как супруги Аллан, Ж.Б.-Ф. Брессан, Ш.-Ф. Бертон, Ж.-С. Арну-Плесси, Л. Вольнис, Л. Майер, М. Броган, Г.-Ж. Напталь-Арно, Л.-Р. Лагранж-Белькур, А. Дюпюи, Г.-И. Вормс, М. Делапорт, А.-М. Паска, Л. Гитри, Л. Мент и др.

Французская труппа славилась своими балетами, здесь же были наиболее богатые декорации и костюмы. Впрочем, костюмы и манера игры подвергались критике со стороны наиболее взыскательных зрителей. Так, граф Соллогуб в обозрении «Французский Петербург» (1883 г.) отмечает: «г-жа Рашель Феликс казалась если не дочерью своего сына, то, по крайней мере, его младшею сестрою. Играя такие роли, не нужно забывать гримировки — а в этом случае она была совсем забыта ~~~ Неужели молодая девушка (г-жа Берта Стюарт), отправляясь по железной дороге, наденет кисейное платье с красными бархатными разводами. Это, конечно, мелочи деталей, но они поневоле шокируют зрителя и портят общее впечатление». (Упомянутая им Рашель Феликс — знаменитая французская актриса еврейского происхождения, с большим успехом гастролировавшая в России).