Павел I - читать онлайн книгу. Автор: Алексей Песков cтр.№ 39

Сын у Анны родился. Сама Анна умерла. Но про Карла-Петера вспомнить забыли.

Еще меньше хотели в Верховном совете думать о правах младой красавицы Елисаветы, живущей под боком, в Москве. Провозглашать ее – значило бы посадить себе на шею персону не менее своенравную, чем ее усопший племянник или покойный отец. Хотелось кого-то потише, посмирнее, поблагостнее, а главное – продлить собственную волю как-нибудь понадежнее: письменным образом – написав от лица нового государя закон о своих привилегиях.

«И долго разглагольство было о наследнике государе с немалым разгласием, – вещает летописец. – Князь Алексей Григорьевич Долгорукий, невесты новопреставленного государя родитель, дочери своей скипетра домогался <…>, не устыдился показать и некое письмо, якобы Петра II завет, <…> которым будто бы он державы своей наследие невесте Екатерине укрепил. – Дивное всем стало князя Алексея бесстудие <…>, и на требование его, весьма непристойное и смеха достойное, никто не посмотрел. <…> – По отвержении же того домогательства требовано других господ мнение» (Феофан. С. 118). И тут один из Верховного совета – князь Димитрий Михайлович Голицын – произнес имя одной из Ивановн – Анны – дщери давно-покойного царя Иоанна (того, который был совместником Петра Первого сорок лет назад), вд вой герцогини Курляндской: женщина она была одинокая, жалобная и, судя по тому, что знали про нее в Москве, тихая и к противодействиям не склонная.

А лишь вспомнили, что дщерь Иоаннова такова, то князь Димитрий Михайлович сказал:

– Воля ваша, только надобно нам себе полегчить.

Его сначала не поняли:

– Как себе полегчить?

– Так полегчить, – объяснил князь Димитрий Михайлович, – чтоб воли себе прибавить.

Князь Василий Лукич Долгорукий засомневался:

– Хотя и зачнем, да не удержим этого.

– Правда, удержим, – утешил князь Димитрий Михайлович и, видя колебание, поторопил: – Будь воля ваша, только надобно, написав, послать к ея величеству пункты (Соловьев. Кн. X. С. 196).

Пункты, они же кондиции, имели смысл законно упорядочить в пользу Голицыных и Долгоруких образ правления, составившийся за последние пять лет – императрица Анна Иоанновна наикрепчайше обещается Верховный Тайный совет в восьми персонах всегда содержать и без согласия Верховного совета: 1. Ни с кем войны не всчинять. 2. Миру не заключать. 3. Верных наших подданных никакими новыми податями не отягощать. 4. В знатные чины никого не определять. 5. У шляхетства живота и имения и чести без суда не отымать. 6. Вотчины и деревни не жаловать. 7. В придворные чины не производить. 8. Государственные доходы в расход не употреблять. – К сему уточнялось, чтоб гвардии и прочим полкам быть под ведением Верховного совета (Корсаков. С. 17–18).

За своеручной подписью Анны в Курляндию поехал князь Василий Лукич Долгорукий.

Ей, наверное, в самых сладких сонных видениях не грезилось возносить свою вдовью жизнь на такой градус благополучия. Великий дядюшка ее, Петр Первый, выдал ее замуж за герцога Курляндского из своего расчета: сделать Курляндию близкой к России не только территорией, но и политическим интересом. Герцог Курляндский умер в 1711-м году, почти тотчас после свадьбы, и все двадцать лет, протекшие между его безвременной кончиной и тем днем, когда явился с пунктами князь Василий Лукич, Анна прожила вдали от родных мест, без мужа и без возможности его законно иметь.

Случаи выйти замуж были – к ней сватались принцы из Пруссии и из Саксонии. Но в Петербурге опасались недружественных иноземных умыслов о Курляндии и замужеству Анны Иоанновны не помогли.

Время от времени Анна писала в Петербург жалостные напоминания о своем безденежье: не хватало то кружев, то брильянтов, то платьев, приличных герцогиньскому сану.

Все это разумел князь Димитрий Михайлович Голицын: извлекши Анну Иоанновну из курляндского забытья, хотелось верить в ее неленостную благодарность, а обставив ей престол ограничительными пунктами, можно было и дышать полегче, и содеять нечто важное для отечества, не говоря уж о себе.

Но…

Как ни погоняй историю, направление ее движения всегда зависит от сцепления случайностей, современного состояния умов и наличия под рукой некоторой воинской силы. Угадал случайности, рассчитал состояние умов и имел под своей командой два-три гвардейских полка – можно диктовать истории правила движения.

Остановить историю может один только случай, или одно только состояние умов, или один военный отряд (лучше, конечно, особого назначения, вроде гвардейского). Но осмысленно направить ее течение по своей воле можно только совокупно угадав, рассчитав и имея.

Князь Димитрий Михайлович Голицын, и князь Василий Лукич Долгорукий, и остальные шесть верховных лиц государства скоро получили тому несомненный пример. С Анной Иоанновной они все определили точно: та приняла князя Василия Лукича трепетно и, наскоро подписав пункты, засобиралась в Москву садиться на престол. Однако как ни желали верховные персоны сокрыть свой умысел о пунктах от прочего шляхетства, весть о новом образе правления разлетелась по Москве и скороходно дошла до самых окраин государства.

Шляхетство взволновалось. Столько вольных речей, сколько было сказано в первые три февральские недели 1730-го года, – никогда прежде на Руси не слышалось.

– Долго ли нам будет терпеть, что нам головы секут? Теперь время думать, чтоб самовластию не быть, – говорили одни (Слова П. И. Ягужинского // Соловьев. Кн. X. С. 203).

– Слышно здесь, что делается у вас или уже сделано, чтоб быть у нас республике, – говорили другие. – Боже сохрани, чтоб не сделалось вместо одного самодержавного государя десяти самовластных и сильных фамилий: и так мы, шляхетство, совсем пропадем и принуждены будем горше прежнего идолопоклонничать и милости у всех искать, да еще и сыскать будет трудно (Слова А. П. Волынского // Соловьев. Кн. X. C. 199).

Боялись и самовластия одной персоны, и многовластия – понимали: полегчит только восьми верховным лицам, а прочему шляхетству настанет новая тягота; а то, перегрызшись между собой, сделают смуту – и опять все пропали.

Стали собираться друг у друга, придумывать, как спастись. Отыскались знатоки иностранных образцов правления; стали писать прожекты об устроении парламента: чтоб учредить вышнее и нижнее правительство, чтоб и правительства и Сенат были выборными, чтоб в выборах участвовало все шляхетство…

«Все русские вообще желают свободы, – наблюдали иностранные послы за движением умов в Москве, – но они не могут согласиться относительно меры и качества ее и до какой степени следует ограничить самодержавие <…>. Одни хотят ограничить права короны властью парламента, как в Англии, другие – как в Швеции; иные полагают учредить избирательную форму правления по образцу Польши <…>. Но если императрица сумеет хорошо войти в свое новое положение и послушается известных умных людей, то она возвратит себе в короткое время полное самодержавие, ибо русская нация хотя много говорит о свободе, но не знает ее и не сумеет воспользоваться ею» (Из февральских донесений 1730 г. прусского посланника Мардефельда и французского посланника Маньяна // Сб. РИО. Т. 15. С. 414; ПНРИ. Т. 1. С. 362).