«Что касается Александра и Константина, то большинство лиц, близко стоявших к ним в это время, утверждали, что оба великих князя, получив известие о смерти отца, были страшно потрясены, несмотря на то, что сначала им сказали, что император скончался от удара, причиненного ему волнением, вызванным предложениями, которые ему сделали заговорщики» (Саблуков. С. 96).
«Между тем войска гвардии выстроились во дворе и вокруг дворца <…>. Молодой генерал Талызин командовал Преображенским полком, в котором всегда служил; он <…> сказал солдатам: – „Братцы, вы знаете меня 20 лет, вы доверяете мне, следуйте за мною и делайте все, что я вам прикажу“. Солдаты пошли за ним, не зная, в чем дело, и убежденные, что они призваны для защиты своего государя; но когда они узнали, что от них скрыли, между ними поднялся тревожный ропот <…>. Талызин кричит: – Да здравствует император Александр! – гробовое молчание среди солдат. Зубовы выступают, говорят с ними и повторяют восклицание Талызина – такое же безмолвие» (Ланжерон. С. 148–149).
«И в конной гвардии солдаты не хотели присягать новому императору, не убедившись сперва в смерти Павла. Посланы были в Михайловский замок за знаменами унтер-офицер Григорий Иванов и несколько солдат при корнете Филатьеве. Их допустили к телу покойного императора и, когда, по возвращении в казармы, Саблуков спросил Григория Иванова, убедился ли он в смерти государя: – Да, ваше благородие, – отвечал Григорий Иванов, – он крепко умер. – Будешь ли теперь присягать императору Александру? – Буду; хотя он и не лучше, но, так или иначе, кто ни поп, тот и батька» (Лобанов-Ростовский. С. 369–370).
«Между тем <…> император Александр предавался в своих покоях отчаянию, довольно натуральному, но неуместному. Пален, встревоженный образом действия гвардии, приходит за ним, грубо хватает его за руку и говорит: – Будет ребячиться! Идите царствовать, покажитесь гвардии» (Ланжерон. С. 148–149).
«В 7 часов утра императрица была наконец допущена к телу супруга. Сцена произошла раздирательная» (Ливен. С. 193). – «Наскоро созван был Сенат и все присутственные места; они также приведены были к присяге. Императрица Мария волей-неволей присоединилась к остальным подданным своего сына <…>.
В девять часов утра водворилось полное спокойствие» (Ланжерон. С. 149).
«В 10 часов мы все были на вахт-параде, во время которого прежняя рутина была соблюдена» (Саблуков. С. 94), – все, «что в подражание пруссакам введено <…>, осталось ненарушимым: те же по военной службе приказы, ежедневные производства, отставки, мелочные наблюдения, вахт-парады, экзерцир-гаузы, шлагбаумы» (Шишков. С. 85).
«В конце парада мы узнали, что заключен мир с Англией и что курьер с трактатом уже отправлен в Лондон <…>. Крайне любопытно то, что г-жа Жеребцова <сестра Зубовых> предсказала печальное событие 11-го марта в Берлине и, как только она узнала о совершившемся факте, то отправилась в Англию и навестила своего старого друга лорда Уитворда, бывшего в течение многих лет английским послом в Петербурге» (Саблуков. С. 954).
«Как только известие о кончине императора распространилось в городе, немедленно же появились прически `а la Titus, исчезли косы, обрезались букли и панталоны; круглые шляпы и сапоги с отворотами наполнили улицы. Дамы также, не теряя времени, облеклись в новые костюмы, и экипажи, имевшие вид старых немецких или французских attelages, исчезли, уступив место русской упряжке, с кучерами в национальной одежде и с форейторами (что было строго запрещено Павлом), которые с обычной быстротою и криками понеслись по улицам» (Саблуков. С. 94–95).
«Не были более обязаны снимать шляпу перед Зимним дворцом <…>. Не обязаны были выходить из экипажей при встрече с императором <…>. Александр ежедневно гулял пешком по набережной в сопровождении одного только лакея <…>. Провоз книг был дозволен <…>. Через заставы можно было выезжать без билета от плац-майора <…>. Ненавистная Тайная экспедиция была уничтожена» (Коцебу. С. 359, 358). – «Крепость опустела от заключенных в ней, и на вратах ее неизвестною рукою написано было (как пишется на обывательских домах, уволенных от постановления солдат): свободен от постоя» (Шишков. С. 81). – «В столицу съезжались <…>. Анархия заступила место самого строгого правления <…>. Я сама видела гусарского офицера, скакавшего верхом по набережной <…> с криком: – Теперь можно делать все, что угодно» (Головина. С. 267–268).
* * *
«После смерти Павла Пален был сперва утвержден во всех его должностях и получил громадное влияние на ум императора Александра <…>. Императрица Мария терпеть его не могла, как и всех участников убийства своего мужа <…>. Императрица достигла того, что неосторожный министр впал в немилость. Сразу лишенный всех своих должностей и принужденный удалиться в Курляндию, в свои поместья, он стал проводить время попеременно то в прекрасном замке Екаве, возле Митавы, то в Риге. – Генерал Беннигсен был также предметом яростной ненависти со стороны императрицы-матери; она потребовала от сына, чтобы он никогда не жаловал ему маршальского жезла <…>. Князь Платон Зубов принужден был по прошествии некоторого времени переселиться в Курляндию, в свой великолепный замок Руэнталь. Затем он жил в Митаве и в Вильне.<…> Талызин умер 3 месяца спустя после императора. – Все офицеры гвардии, участвовавшие в заговоре, постепенно, один за другим, подверглись опале или были сосланы» (Ланжерон. С. 151–153).
«Вступление на престол Александра было самое благодатное: он прекратил царство ужаса <…>. Но образ вступления на престол оставил в душе Александра невыносимую тяжесть <…>. Он был кроток и нежен душою, чтил и уважал все права, все связи семейные и гражданские, а на него пало подозрение в ужаснейшем преступлении – отцеубийстве <…>. Он был добр, но притом злопамятен: не казнил людей, а преследовал их медленно, со всеми наружными признаками благоволения и милости» (Греч. С. 191–193).
НОВЕЙШИЕ АНЕКДОТЫ
«Дмитриев гулял по Кремлю в марте месяце 1801 г. Видит он необыкновенное движение по площади и спрашивает старого солдата, что это значит.
– Да съезжаются, – говорит он, – присягать государю.
– Как присягать и какому государю?
– Новому.
– Что ты, рехнулся что ли?
– Да, императору Александру.
– Какому Александру? – спрашивает Дмитриев, все более и более удивленный и испуганный словами солдата.
– Да Александру Македонскому, что ли! – отвечает солдат» (Вяземский. С. 417–418).
В 1803 году Франция готовилась к войне с Англией, и английское правительство искало способов совершить в Париже руками французских патриотов нечто подобное тому, что случилось в Петербурге с императором Павлом Первым. Заговор против Наполеона был составлен, но его участников арестовали еще до того, как они приступили к исполнению замысла. Во время следствия заподозрили, что заговор готовился в пользу герцога Энгиенского. – Когда-то, в конце 90-х, он вместе с отцом герцогом Бурбонским и дедом принцем Конде нашел политическое убежище в России. Теперь он жил на границе с Францией во владениях курфюрста Баденского, куда в марте 1804 года по приказу Наполеона сделал вылазку жандармский отряд, привезший герцога Энгиенского в Париж. Здесь его тотчас расстреляли. – Александр Первый, знавший покойного, объявил в Петербурге недельный траур и направил Наполеону ноту протеста. Из Парижа ответили: «Если бы в ту пору, когда Англия готовила убийство императора Павла, в Петербурге знали, что организаторы покушения располагаются вблизи границы, разве не постарались бы их захватить?» (Сб. РИО. Т. 77. С. 608)