Жизнь графа Дмитрия Милютина - читать онлайн книгу. Автор: Виктор Петелин cтр.№ 69

Князь Мещерский дал блистательную характеристику великого князя Константина Николаевича, младшего брата императора, его выделяла даровитость и стремление реформировать Россию, он искал талантливых людей, чтобы они помогали ему в его министерстве, но были и дурные стороны его характера: «Одна личность, близко его знавшая с ранней молодости, – писал князь Мещерский, – с его собственных слов, очень рельефно характеризовала это дурное в нем: то это были припадки сильнейшей надменности и заносчивости, то проявление непобедимого высокомерия, не терпевшего ни противоречия, ни даже спора; то это были признаки какой-то потребности согнуть чью-либо волю, поразить кого-либо в самое больное место, уколоть кого-нибудь. Анализ этот был сделан в то время над самим собою великим князем, причем он прибавлял в задушевной беседе с этою личностью, т. е. с автором этих воспоминаний, следующие интересные слова: «Они, эти дурные черты, во мне сидят, как злой дух; они сильны во мне, и вы не поверите, каких мне усилий требуется с ними бороться… Я иногда побеждаю моего внутреннего врага совсем, и тогда я сам себя не узнаю, до того я становлюсь добр и восприимчив ко всему доброму; а иногда, наоборот, я чувствую себя под гнетом этого дурного; я так чувствую, как будто во мне сидит кто-нибудь другой, какой-то злой человек и распоряжается моим умом и моим сердцем. Молиться за меня надо», – прибавил молодой великий князь. Я запомнил и записал эти замечательные слова, столь симпатично освещающие эту замечательную личность недавнего прошлого».

Великий князь Константин Николаевич был живой и порывистый человек, его мысли и участие в государственных делах, его кипевший жизнью темперамент, его любознательность и жажда быть полезным России приносили большую прибыль государству, но и он был отдален от реальных последствий отмены крепостного права…

Впервые дни после 19 февраля 1861 года и в первые дни после оглашения положений 19 февраля Александр Второй получал десятки, сотни поздравлений от бывших крепостных, от придворной знати, от помещиков, от городского населения, читавшего письма и записки Герцена из свободного Лондона и делавшего свои представления о своей эпохе. Александр Второй избрал примирительный путь взаимодействия крепостных и помещиков, а для этого и назначил новых людей, чтобы быть уверенным в этом деле.

Зима 1861 года была суровой, старожилы давно не помнили такого холода, мороз даже в Одессе доходил до 27 градусов. Дмитрий Милютин вместе с семьей давно уже переехали в новую квартиру на Английской набережной, удачно разместились, принимали гостей, порой и сами бывали в гостях у родственников и друзей. У офицеров и генералов, служивших на Кавказе, возникла идея устраивать «кавказские вечера». Первая встреча в гостинице «Демут», где собралось пятьдесят офицеров и генералов, прошла очень удачно, было весело, появился блестящий тамада, которого знали все и который тоже знал всех собравшихся, остроумно о каждом мог долго и талантливо говорить, Милютин тоже был на этом вечере, и хорошо говорили о нем.

Как генерал свиты императора, Дмитрий Алексеевич вынужден был бывать на дворцовых приемах, на выходах императора и императрицы, участвовать в приемах высоких гостей… Так что он хорошо знал о приезде прусского генерала, известившего императора о восхождении на прусский престол Вильгельма Первого, о приезде нового прусского посланника Отто Бисмарка, хорошо знал о новых назначениях и отставках, о наградах и наказаниях… Милютин не любил придворную жизнь, переполненную слухами, сплетнями, доносами, но вынужден был исполнять свои обязанности… Тем более что в Военном министерстве все оставалось по-прежнему: министр следил за всеми делами, даже хозяйственные дела, которые были поручены Милютину, он строго контролировал, в сущности почти освобождая Милютина от дел и ответственности. Лишь иногда бывая на приеме у императора, он иногда читал тот или иной документ, не вмешиваясь в его обсуждение. Такая должность была не по душе Милютину, человеку энергичному и ответственному.

Уходили старые генералы и придворные чины, на их места приходили новые, молодые, но придворная жизнь оставалась все той, в тех же старых границах, но при Николае Первом невозможно было опаздывать, за каждое опоздание от императора следовало наказание, шуточное или серьезное, это зависело от настроения императора, а теперь как будто строго налаженная придворная жизнь тут же развалилась – опаздывали, не приходили… Все чаще в назначениях на новые посты появлялись русские имена… Но все это казалось мелким, повседневным, будничным при воспоминании о том, что сейчас происходила и готовилась великая крестьянская реформа, об отмене крепостного права говорили повсюду, где Милютин ни появлялся. Николай Алексеевич подробно излагал ему ход борьбы, столкновение различных, чаще противоположных по своим устремлениям, сил, о значительной роли великого князя Константина Николаевича, противостоявшего консервативной, помещичьей партии. Но даже при таком председателе комитета, как Константин Николаевич, даже при самом благоприятном исходе крестьянского вопроса не утихали разговоры о Николае Милютине как «красном», «демагоге», не знающем крестьян и их взаимоотношений с помещиком. Находились люди из помещиков, которые, имея по две тысячи крепостных, считали, что при хозяине, помещике, людям живется лучше, организованнее, есть за ними досмотр, дисциплина и пр. и пр. А были и такие, которые надеялись только на «фельдфебельскую палку», которая и может, дескать, удержать империю в ее могучем состоянии. А были и такие, которые брали длительный отпуск и уезжали за границу.

Но все эти перемены не очень-то волновали Милютина. Его беспокоили настроения молодежи, особенно студенческой, где очень популярными стали письма и публикации статей Александра Герцена, все больше и больше увлекавшие их анархическими, революционными, социалистическими призывами. Даже «Русский инвалид», адресованный инвалидам войны с патриотическим направлением, попавший в руки подполковника Писаревского, человека шаткого, увлекающегося и набравшего в редакцию группу социалистов и пропагандистов, стал военной газетой с социалистическим направлением. А что происходило между подчиненными и начальниками, между старшими и младшими? Милютин приходил в ужас оттого, что от прежней драконовской дисциплины не оставалось и следа, действительно нравы смягчились, но ведь вместо дисциплины наступила распущенность… «Молодежь, – вспоминал Милютин, – под влиянием обличительной литературы сделалась крайне строптивою и смотрела на начальство чуть ли не с пренебрежением; старшие же, начальствующие лица, под тем же влиянием печати, обратились вдруг из тигров в кротких овец, притаили свои скалозубовские привычки, чтобы не попасть на зубы газетному обличителю. Вышло престранное явление: уже не подчиненные трепетали, как прежде, пред начальством, а, наоборот, начальство старалось заслужить благорасположение подчиненных; прежнее высокомерие и деспотизм высших чинов заменилось угодливостью и заискиванием популярности».

И это наблюдалось не только среди чиновников, но и повсюду, где были начальники и подчиненные, в школах, в университетах, «начальство отреклось совсем от власти, ограничивалось увещаниями, успокоительными речами, а преподаватели или уклонялись от всяких личных отношений к своим слушателям, или разыгрывали роль защитников их пред начальством и даже нередко сами подкладывали в огонь горючий материал», – говорил сам с собою Дмитрий Милютин.