Жизнь графа Дмитрия Милютина - читать онлайн книгу. Автор: Виктор Петелин cтр.№ 36

Император все еще надеялся избежать войны, все должны думать, что Россия – великая держава, лишь несколько лет тому назад русские войска вошли в Венгрию и разгромили венгерских повстанцев, арестовали и предали их суду.

И все царские министры думали так же, как и русский император, в том числе и военный министр… Какая небывалая у него судьба, как быстро взошел он на военный престол… А потом Милютин вспомнил, что, в сущности, военный министр исполняет только военно-технические обязанности, а всем по-прежнему командует русский император, назначает и снимает, отдает приказы и их же отменяет…

В Петербурге Милютин был просто завален документами, то и дело поступали записки от императора; то он предлагал смелые рейды нашего морского флота с высадкой десанта на берега Босфора и захвата Константинополя, но тут же поступала записка от князя Меншикова о невозможности таковой экспедиции, тогда император предлагал высадить десант в Варне или Бургасе, то еще какие-либо серьезные предложения… Но вскоре император понял, что необходимы серьезные обсуждения с военными специалистами, хотя сам он контролировал все, от больших решений до мелочей. Милютину часто приходилось читать послания императора к фельдмаршалу Паскевичу в Варшаву, при этом записки пестрели подробнейшими указаниями, куда и какую часть отправить для исполнения той или иной задачи, особенно подробно император описывал о снабжении и довольствии этих частей. Письма Паскевича тоже приходили в Военное министерство, попадали в руки Милютина, так что он вскоре глубоко проник в политическую ситуацию, понял, какие грозные силы объединяются против России, оставшейся без союзников. Пруссия? Но и Пруссия заняла нейтральную позицию.

Но дело было не только в текущих европейских конфликтах… Кавказ по-прежнему не давал покоя императору и военному министру. Восемь лет Милютин не был на Кавказе, спокойно занимался писательской и профессорской деятельностью и думал, что достиг полноты своей жизни, но постоянно следил за кавказскими событиями. С приходом Михаила Семеновича Воронцова, опытного воина, участника Бородинского сражения, генерал-губернатора Новороссии и полномочного наместника Бессарабской губернии, много лет пребывавшего новороссийским и бессарабским генерал-губернатором, многое там изменилось, пришли новые начальники, появились новые идеи и планы. Но Даргинскую экспедицию, за которую Воронцов получил княжеское достоинство, слишком преувеличили, – ну что, Воронцов взял аул Дарго в кровопролитной битве, руководил битвой бесстрашный имам Шамиль, а после сражения он скрылся со своими ближайшими сподвижниками… И столько новых назначений на командные посты, а главное – князь Барятинский, любимый адъютант императора и цесаревича Александра, продолжал свое возвышение на Кавказе…

На Кавказе было около 300 тысяч русских соединений, но положение оставалось по-прежнему критическим – кроме имама Шамиля, державшего власть на Восточном Кавказе, Западный Кавказ держал в своих руках наместник Шамиля Магомет-Амин, а после обострения с Турцией русским войскам на Кавказе приходилось туго.

Милютин, работая с документами, постиг множество сложностей, ожидавших русские войска и в Европе, и на Кавказе. Николай Первый направил одну из европейских дивизий на укрепление Черноморской береговой линии на весьма короткий срок, а князь Воронцов недоумевал, почему так мало отводится этой дивизии пребывать на этом побережье. Напротив, князь Меншиков доказывал императору, что так и надо было поступить. А князь Горчаков, которому эта дивизия подчинялась, высказал свое мнение, расходившееся с мнением Воронцова и Меншикова. А Милютину, который все это сопоставлял и анализировал, думалось совсем иначе: зачем Николай Первый так быстро принимает различные решения, которые в ходе событий необходимо тут же отменять.

Вскоре, увидев, что Порта под давлением России, не отменила своих приготовлений к войне, император распорядился отправить 13-ю дивизию в Сухум, а оттуда – к турецкой границе.

Редко в эти напряженные дни удавалось Дмитрию Алексеевичу, заваленному острейшими документами и перепиской с ведущими военачальниками, выбраться на побережье Финского залива и повидаться со своей семьей. Только, кажется, приехал, поцеловал жену и детей, ни о чем серьезном не успел поговорить, а нужно уже снова в Петербург и вникать в острейшие проблемы европейского конфликта.

Так быстро менялись события, а особенно решения императора об этих событиях, что Милютину казалось, что, видимо, правы те, кто говорил о здоровье императора, который несколько лет подряд ездил на минеральные воды и лечился от каких-то болячек, – английские врачи, приезжавшие несколько лет тому назад обследовать императора, утверждали, что он болен каким-то психическим недугом, этаким «психическим сверхвозбуждением», развитой подагрой, частыми рожистыми воспалениями, что весьма отражается на его быстро принятых решениях. В прошлом году в Эмсе царь снова лечился на курорте, а иностранные агенты, внимательно следившие за ним, писали в своих отчетах о явном нездоровье императора, во время прогулок он часто разговаривает с самим собой, чрезвычайно забывчив и рассеян.

Милютин не знал подробностей болезни императора, но слухи доносились и до него, а полученные императорские записки, написанные карандашом, второпях, излишне подробно и мелким, неразборчивым почерком на листах большого формата, тоже вызывали у Милютина всегдашние вопросы.

Милютин, наблюдая издали за императором, критически относился к его деятельности, к его характеру, к его поступкам. Если бы он знал мнение королевы Английской о пребывании Николая Первого в Великобритании, то, уверен, он бы согласился с ней. Но это придет к нему гораздо позднее сегодняшних минут.

Несколько лет перед этим английская королева Виктория в своем дневнике, общаясь с русским императором, записала в своем дневнике:

«Царь Николай – человек строгий и непреклонный, с весьма твердыми понятиями относительно своих обязанностей, и я думаю, ничто на свете не может заставить его измениться; я не считаю, что он очень умен и что вообще мозг его – это мозг современного культурного человека: его образованием пренебрегли, и лишь политика и военные заботы представляют для него большой интерес. К искусству, как и к другим менее существенным областям, он остается безразличным, но я полагаю, он искренен даже в самых деспотических действиях, в том смысле, что он искренне убежден, что именно так единственно можно управлять людьми…

Однако я уверена, что он не осведомлен и даже не дает себе отчета в тех человеческих страданиях, которые он так часто причиняет своим подданным. Я вижу, что во многих случаях его держат в полном неведении о многих страданиях, причиненных его подданным явными несправедливостями, хотя сам он убежден, что поступает по отношению к ним справедливо. И как может быть иначе, когда ничего не доходит до его ушей?

Я должна признать, впрочем, что он слишком откровенен здесь, у нас, говорит с людьми открыто и даже несдержанно, чего, конечно, у нас не следует делать. У него страстное желание, чтобы люди верили всему, что он говорит, и что касается меня, я должна признать, что допускаю, что он говорит правду… У него сильные чувства, однако он сильно расположен к очень немногим людям. Он несчастен, и эта меланхолия явно отражается в его поведении, что заставляет меня жалеть его. Хотя теперь он уже лысый, но в своей кавалергардской форме все еще великолепен и привлекателен…»