Жизнь графа Дмитрия Милютина - читать онлайн книгу. Автор: Виктор Петелин cтр.№ 27

Достоевский и бывал-то у Петрашевского несколько раз, бывал и Михаил Михайлович, который тоже был арестован, а потом выпущен как любопытствующий, не замешанный в кружковых интересах. И Достоевскому-то у Петрашевского было неинтересно, почти то же самое говорилось у Белинского – о социализме, коммунистических идеях, об утопистах-социалистах Сен-Симоне и Фурье. Достоевский даже хотел отделиться от Петрашевского и создать свой кружок, но не успел…

Владимир Милютин бывал у Петрашевского, брал книги из его богатейшей библиотеки, где были редкие в России книги Сен-Симона, Фурье, Кабе, Леру, Фейербаха, Вольтера, Руссо, Прудона, Дидро… Петрашевский был переводчиком департамента внутренних отношений, не раз участвовал при аресте иностранцев, и у него накопились эти редкие издания полузапрещенных книг.

Дмитрий Милютин с еще большим интересом отнесся к рассказанному младшим братом известию об аресте Достоевского и допросах его следственной комиссии, потому что членами этой следственной комиссии были генерал Яков Иванович Ростовцев, князь Долгоруков, начальник жандармского управления Дубельт, князь Гагарин под председательством коменданта Алексеевского равелина генерала Ивана Александровича Набокова.

Однажды по вопросам своей работы в академии Дмитрий Милютин побывал в кабинете у Ростовцева, и тот как бы между прочим, зная о книжных пристрастиях Милютина, с досадой рассказал о Достоевском. Он принимал самое активное участие в допросе Достоевского, наконец однажды, не выдержав уклончивых ответов Достоевского, возмущенно вскочил и в отчаянии воскликнул:

– Не могу поверить, чтобы человек, написавший «Бедных людей», был заодно с этими порочными людьми. Нет, нет, это невозможно. Вы мало замешаны, и я уполномочен от имени самого государя объявить вам прощение, если вы захотите рассказать все дело…

Достоевский промолчал, как часто бывало и перед этим.

– Я ведь вам говорил, – намеренно простодушно сказал Леонтий Васильевич Дубельт.

Это простодушие главного начальника Третьего отделения жандармского управления просто взбесило Ростовцева.

– Не могу больше видеть Достоевского, – раздраженно процедил сквозь зубы Ростовцев, – умный, независимый, хитрый, упрямый…

Яков Иванович явно враждебно отнесся во время этого рассказа к Достоевскому. «Как всякий властитель относится ко всем, кому не нравится существующая державная власть, отнесся к нему как врагу, – подумал Милютин, – но разве Достоевский враг? Нет, конечно…»

И действительно, во время допросов Достоевский говорил то, что мог сказать чуть ли не каждый второй из образованного общества. Да, он читал статью «Переписка Белинского с Гоголем», читал и рецензию Белинского на книгу Гоголя «Выбранные места из переписки с друзьями», и письмо Белинского Гоголю по поводу этой книги, но чью сторону он поддерживает в этой переписке, он никому не сказал, и тот, кто донес на него, тоже этого не знает.

Он всегда любил свое отечество, желал улучшений и перемен в обществе. Ненавидел многие злоупотребления чиновников и бюрократов, которые ненавидели «бедных людей», как и сейчас ненавидят его роман «Бедные люди», пронзительный крик против этих уродств, пошлости, ханжества…

Владимир Милютин, занятый главным образом подготовкой к защите магистерской диссертации, одновременно с этим внимательно следил за работой следственной комиссии. Заключенным разрешили заниматься и работать, читать книги из тюремной библиотеки, в каждой камере была Библия, кроме этого Достоевский начал читать Шекспира, задумал написать три повести, два романа, один из них начал писать… Приходили новые журналы, читал он последний номер «Отечественных записок», сочинения митрополита Димитрия Ростовского, а главное – размышлял о своей неудачной судьбе.

16 ноября 1849 года был оглашен приговор: «Военный суд находит подсудимого Достоевского виновным в том, что он, получив копию с преступного письма литератора Белинского, читал это письмо в собраниях. Достоевский был у подсудимого Спешнева во время чтения возмутительного сочинения поручика Григорьева под названием «Солдатская беседа». А потому военный суд приговорил сего отставного инженера-поручика за недонесение… лишить чинов, всех прав состояния и подвергнуть смертной казни расстрелянием». Более высокая инстанция предложила «лишить всех прав состояния и сослать в каторжную работу в крепостях на восемь лет». Николай Первый поправил генерал-аудиторат: сослать в каторжную работу на четыре года, а потом рядовым. Но объявить «помилование лишь в ту минуту, когда все уже будет готово к исполнению казни».

22 декабря 1849 года осужденных привезли на Семеновский плац, огласили приговор, на плацу стояли вооруженные солдаты, готовые исполнить приговор, но тут чиновник огласил приговор о помиловании…

Можно себе представить психическое состояние осужденных? И сколько было разговоров в кружках и салонах об этом поистине трагическом фарсе, разыгранном императором и его окружением…

С великим прискорбием следили за этими событиями братья Милютины.

Дмитрий Милютин вновь уехал в отпуск в ту же деревню, в 20 верстах от Петербурга, на берегу Невы, против Усть-Ижоры. Место тихое, спокойное, недалеко от Петербурга, а в то же время эта дача давала возможность спокойно работать над исторической книгой. Как известно, первые несколько глав были написаны покойным генералом Михайловским-Данилевским. Но по сравнению с этими вводными главами перед Милютиным открывалось обширнейшее поле сражений, походов, разведывательных боев, отступлений и новых сражений. Милютина это только радовало. Тюки с выписками аккуратно были разложены по полкам, начало работы на столе, садись и пиши. Наталья Михайловна занималась семейством, учила старшую шестилетнюю дочь Елизавету французскому языку, в свободное время Дмитрий Алексеевич учил ее читать по-русски. Здоровы были и сын Алексей, и младшая дочь Ольга. Наталья Михайловна ждала и четвертого ребенка… Так что в семье Дмитрий Алексеевич чувствовал себя хорошо и уютно.

Иногда приезжали гости, особенно Милютины радовались приезду братьев Дмитрия Алексеевича. Тут и купание, тут и грибы, тут и бесконечные разговоры о политике, о литературе, о семейных новостях.

Глядя на разложенные на полках выписки из документов, Владимир с тоской посмотрел на старшего брата и сказал:

– Как посмотрю на эти горы выписок, сразу становятся понятны твои усилия, брат… Сколько тебе предстоит еще потрудиться, чтобы из этих цитат из документов представить настоящую картину сражения или военного совета.

Владимир вопросительно посмотрел на молчавших братьев.

– Я также представлял себе свою работу, но потом все стало увлекательнее и четче. Чем больше документов, тем интереснее становилось. И чем больше документов, тем явственнее становились картины, ближе истинной действительности. Я прочитал много исторических сочинений, и о Суворове, и о Румянцеве, и о Екатерине Великой, и о Павле, большая их часть грешит неправдой о тех событиях, чувствуется некая односторонность, некая чрезмерная любовь к избранному предмету, а мы, историки, если чувствуем эту односторонность, должны искать новые документы, чтобы всесторонне представить картину. Случалось переделывать картину, если попадался документ, даже какая-нибудь ничтожная на вид записочка или полуразорванная ведомость. Недавно мне удалось достать очень любопытные записки барона Лёвенштерна – отставного генерал-майора, участвовавшего еще в молодые годы в походе 1799 года в корпусе генерала Корсакова. Павел Дмитриевич Киселев подсказал мне этот адрес. Я познакомился с бароном, жившим в Петербурге, взял у него дневник тех событий, естественно на французском языке, использовал его дневник при описании похода Корсакова в 1799 году. Этот дневник внес много уточнений в Итальянский и Швейцарский походы Суворова, а без него у меня было бы много упущений. А ведь я чуть ли не совсем забыл, что я официальный историограф и должен отчитываться перед министром и императором.