Судьба артиллерийского разведчика. Дивизия прорыва. От Белоруссии до Эльбы - читать онлайн книгу. Автор: Владилен Орлов cтр.№ 8

Участились бомбежки Москвы, хотя их эффективность не увеличилась. К ним привыкли и приспособились. Пока мы были в дядиной квартире, то почти не ходили в бомбоубежище. Я обычно спал, просыпался при близком грохоте зениток, прислушивался и, когда он стихал, вновь засыпал.

В конце сентября или начале октября нескольких молодых ребят из нашей мастерской отправили с одной из команд на сооружение оборонительных рубежей под Москвой (рыть окопы, противотанковые рвы, ставить ряды «ежей» против танков). Тогда отправили много народу от каждого учреждения и предприятия. Все поняли, что на фронте плохо, опасность приближается. Меня не трогали, так как мал, только-только оформляю паспорт.

Паспорт я получил 26 сентября, а вот прописаться не успел. Пришел в милицию на прописку где-то в начале октября (раньше не получалось, то по работе, то по домашним делам), а ведавший этим пожилой, довольно упитанный капитан или майор с каким-то очень тревожно-печальным лицом повертел его в руках и сказал: «Не до прописки сейчас, видишь, какая обстановка, погоди 1–2 недели, пока все прояснится». Он, наверно, уже знал о разгроме наших войск под Вязьмой. Но через неделю я был уже далеко от Москвы. Однако все по порядку.

10–15 октября шла массовая, еще неплохо организованная, эвакуация детей. Моего братика Феликса определили в одну из партий эвакуируемых, и я, для проводов, договорился на работе перевести меня во 2-ю смену. Собрав чемодан вещей и сверток с продуктами, с тяжелым сердцем мы с мамой повезли его рано утром на Речной вокзал. Был пасмурный, холодный осенний день 15 октября. Временами падали снежинки. Всю дорогу в метро мы как-то утешали Феликса, напутствовали, как себя вести, и неоднократно повторяли, чтобы сразу по приезде на место написал, где и как устроился и немедленно сообщил адрес. А Феликс в свои 11 лет не грустил, хотя и был возбужден. Ему было интересно это «приключение».

У пристани шикарного по тем временам Речного вокзала стояли тоже шикарные, красивые, чистенькие теплоходы, предназначенные теперь для эвакуации детей. У нас приняли документы, дав взамен справку об эвакуации, зачислили брата в одну из групп и назвали № каюты. На вопрос, куда их повезут, ответили, что сами не знают, поэтому не могут дать адреса (подозреваю, что было указание «не говорить», то ли из-за незнания точного места прибытия, то ли из-за соблюдения «тайны», что тогда широко практиковалось, где надо и где не надо).

Нам позволили проводить Феликса в каюту. Шли по слегка и как-то успокаивающе покачивающейся палубе, по устланному ковром, очень чистенькому коридору, и вот тоже чистенькая, уютная, кажется, 2-местная каюта. Расположились на мягких кожаных диванах, опять пошли напутствия и утешения, которые Феликс слушал невнимательно, его возбудила и заинтересовала вся эта новая обстановка. Вскоре появился сосед его возраста, тоже с родителями. Раззнакомились. Заглянули еще несколько ребят, с которыми Феликс быстро нашел общий язык (он был очень компанейский) и перестал обращать на нас внимание. Слез не было. Взрослые понимали трагизм положения и необходимость эвакуации, старались держаться бодро. А ребята не чувствовали этого трагизма и просто были возбуждены и даже воспринимали все с повышенным интересом: первый раз на таком теплоходе, который они видели только в кино или на плакатах! Не помню, сколько мы так просидели, поговорили с воспитателем, с другими родителями, но вот раздался гудок и через пароходные динамики провожающих попросили удалиться. Попрощались, немного постояли у пристани, наблюдая, как теплоход отшвартовался и стал медленно удаляться. На палубе стояли дети, махали нам, а мы им. Было как-то тревожно-грустно. Что ждет их впереди, а что нас, когда и как увидимся?

Возвращались с мамой прямо на работу, каждый на свою. Вначале был обычный рабочий ритм, каждый занимался своим делом. Я растачивал и складывал в лоток свои фланцы. Начало темнеть. Вдруг в мастерскую с тревожно-растерянным видом с дорожным вещмешком за плечами вошел один из наших ребят, отправленных на рытье укреплений. Он прошел прямо к начальнику мастерской, сбросил рюкзак и стал рассказывать, что с ним и остальными приключилось. Все, кто был в мастерской, поняли, что произошло что-то скверное, и сбежались послушать. Вот краткое, по памяти, изложение его рассказа:

«Я только что с поезда. Все дни по прибытии на место под Можайском мы рыли противотанковый ров, днем и ночью с перерывами на отдых и на жратву прямо на месте, народу было уйма, мужиков побольше, баб поменьше, и ров рос прямо на глазах. Последние дни нас часто бомбили и обстреливали, прятались во рву, никого вроде не убило, говорили, что есть раненые, я не видел. Сегодня утром послышалась редкая стрельба, и вдруг сообщили, что всем немедленно надо уходить, недалеко немцы сбросили десант или появилась какая-то прорвавшаяся группа. Все схватили свои пожитки, и кто куда. Я помчался на станцию в Можайске и еле успел на последний поезд, уже набитый людьми. В пути несколько раз нас обстреливали с самолетов, но обошлось, поезд не останавливался и прибыл на Белорусский вокзал. Я сразу сюда, узнать, что теперь делать…» Пока наш начальник куда-то звонил, паренька засыпали вопросами. Но вот он оторвался от телефона и распорядился, чтобы все и паренек отправились поскорей по домам, пока нет бомбежки. Я почти бежал по уже темным переулкам к себе на Арбат, а в голове стучала мысль: Можайск рядом, неужели все так плохо? Мама была уже дома, но она ничего не знала и не слышала. По радио тоже ничего нового не сообщалось, повторение утренней сводки об ожесточенных боях на Вяземском направлении, успехах под Таганрогом, всяких эпизодах. В доме не топили, в комнате было холодно, хотя мы завесили наши 2 окна одеялами. Поговорили, как там наш Феликс едет, скоро должен выбраться в безопасное место! Надо скорей спать, наверно, будет тревога! Быстро сбросил ботинки и одетым, на случай тревоги, забрался под одеяло. За окном выл ветер и временами продолжал идти мелкий снежок. Но в эту ночь, впервые за последние недели, не было налета, и я, также впервые за много дней, крепко выспался.

Утром, 16 октября, как всегда, заговорило радио, и сразу необычайно краткое, почти паническое сообщение, единственное по своему безнадежному содержанию за всю войну(!), которое ударило как обухом по голове и потому, наверное, запомнилось почти дословно: «В течение 15 октября положение на Западном фронте ухудшилось. Превосходящим силам противника удалось прорвать нашу оборону… Наши войска ведут ожесточенные бои на ближних подступах к Москве». Все! Ни слова о других фронтах и направлениях, ни обычного в каждой сводке перечня отдельных боевых эпизодов. Сразу за сводкой заиграли марши, один за другим, и никаких передач! Ничего подобного больше никогда не было. Сразу вспомнился вчерашний разговор на работе. Мы с мамой быстро умылись и позавтракали и все прислушивались к «тарелке» репродуктора: ну, скажите еще что-то, что нам делать? Бежать или ждать разъяснений? Что предпринимает власть? Из репродуктора по-прежнему никаких сообщений, только марши, один за другим. Мама звонила сестре, чтобы обсудить создавшееся положение, а я поспешил на работу, захватив хлебные карточки, чтобы отоварить дневной паек на обратном пути.

На улице было еще мало народу, а те, кто попадался, быстро шли куда-то с озабоченными лицами. Было пасмурно, временами шел снег в виде крупы. Весь мой маршрут пролегал по переулкам, на которых располагался ряд посольств и разные иностранные представительства. Во дворе каждого из них, начиная с резиденции посла США в Спасопесковском переулке, стояли машины, в них что-то спешно грузили, кое-где во дворах жгли бумаги. Кругом машин было сильно намусорено, бумагами, папками, какими-то обрывками. Ветер разносил этот мусор по переулкам. Нагруженные легковые и грузовые машины тут же уезжали. Чувствовалась торопливость и спешка. Эвакуация, к тому же спешная! — понял я. Вот и Дом звукозаписи. Спускаюсь в мастерскую. Тихо, станки не работают. Все, кто пришел, читают вывешенный приказ, тихо обмениваются новостями. В приказе сказано, что все(!) сотрудники с сегодняшнего дня увольняются с выплатой 2-месячного содержания. Остается небольшая группа по охране и эвакуации оборудования, им выплачивается 3-месячное содержание. Прилагался список остающихся, остальным предлагается срочно эвакуироваться своим ходом.