Судьба артиллерийского разведчика. Дивизия прорыва. От Белоруссии до Эльбы - читать онлайн книгу. Автор: Владилен Орлов cтр.№ 69

Прохаживаясь по примыкавшей к площади улице, я невольно обратил внимание на молодую влюбленную парочку французов. Они гуляли обнявшись, смеялись, лица их светились счастьем. Казалось, что для них все остальное не существует. На них было приятно и по-хорошему завидно смотреть. Парочка резко контрастировала с очередью репатриантов, часть которых нервничала, другая угрюмо молчала, не понимая, зачем их так осматривают, третьи стояли с безразличным или утомленным видом. Однако у всех было настроение: скорее бы их пропустили и они помчатся домой. Особенно придирчиво проверяли немцев и наших военных на предмет, не нацистский ли преступник или скрытый власовец. Я с грустью подумал, что, так или иначе, они скоро будут дома, а у меня ничего не вышло.

Вскоре подвернулась попутка прямо до Ратенова, и я вновь оказался в казарме.

Через какое-то время по прибытии в Ратенов наша часть стала получать пополнение из красноармейцев, бывших в плену у немцев. За пополнением выехала отборочная комиссия. Отбирали пополнение в основном только из трех категорий: артистов, спортсменов, специалистов, которых не хватало (повара, сапожники, портные). Брали, конечно, и тех, кто хорошо владел артиллерийской наукой, в основном это были люди по остродефицитным для части специальностям. Но таких было мало. Вскоре у нас образовался хороший художественный коллектив и сильная футбольная команда.

Особенно запомнился ансамбль песни и пляски. Они так проникновенно исполняли русские и особенно украинские песни, что у многих выступали слезы.

В нашей батарее появилось несколько молодых ребят из пополнения, без медалей и орденов. Они чувствовали себя несколько неловко перед нами, которые были «не запятнаны пленом». Не очень это было справедливо, но в то время и еще много лет спустя бывший военнопленный был парием среди военных и не только. Вначале новички держались настороженно и о своем пребывании в плену не рассказывали. Более того, контакты бывших пленных с фронтовиками, даже с теми, кто прибыл к нам в конце войны, устанавливались туго. Я особенно раззнакомился с бойцом по фамилии Принц. Он был артист по профессии и как-то быстро расположился ко мне, почувствовав, что я нисколько никого не осуждаю, более того, отношусь к бывшим пленным с сочувствием и пониманием. Вечерами перед отбоем он много мне рассказывал.

Принц был ленинградец. Попал в плен при очередном окружении его части немцами. Всех пленных затолкали в вагоны и отправили на работу в Германию. Было очень голодно, раз в день подавали какую-то баланду. В Германии распределили, кого в шахты, кого в батраки к немецким крестьянам, бауэрам. Попавших к бауэрам считали счастливчиками. Хотя работали там от зари до зари, но питание и жилье были сносными, да и некоторые хозяева относились хотя и свысока, но по-человечески.

Принц попал на шахты. Условия ужасные. Скученный барак в лагере для военнопленных, скудное питание, небольшой кусок хлеба и баланда два, хорошо три раза в день. Все время хотелось есть. В шахтах тяжелая работа. Чуть зазевался или приотстал — дубинкой по спине от надсмотрщика. Многие не выдерживали и умирали, а часть, отчаявшись, шла от такой жизни во власовскую РОА (российскую освободительную армию), надеясь на «авось». Вот несколько эпизодов в его изложении (естественно, как удержалось в моей памяти):

«Помнится, наша колонна шла по городу в окружении эсэсовцев. Шатались от голода. На одной из улиц под ноги попались капустные листки. Строй смешался. Все бросились подбирать и совать в рот эти ошметки, вырывали друг у друга крупные куски. Охрана резиновыми дубинками восстанавливала порядок. Часть прохожих остановилась, молча наблюдая или обмениваясь замечаниями. Принц увидел и услышал (он знал немецкий), как одна дородная немка, показывая сыну на нас, презрительно бросила: „Смотри на этих русских свиней, которые вроде животных, смотри и запомни эту низшую расу…“ Порядок был восстановлен, и нас погнали дальше, в лагерь.

С начала 1944 года бомбежки германских городов и предприятий англо-американской авиацией усилились. Начались ковровые бомбежки стратегических пунктов, а затем и крупных городов. Ковровые — это когда сотня, а то и больше самолетов, в основном огромных „Б-29“ — „Летающих крепостей“, в течение часа и больше утюжили объект вдоль и поперек, превращая все в руины. Немцы повсюду строили огромные железобетонные бункера — бомбоубежища с перекрытием по 2–5 метров толщиной, но и они не всегда помогали. Принц видел, как после прямого попадания в бункер 5- или 7-тонной бомбы сам бункер сохранился, но почти все его обитатели погибли от страшного удара. Пленных перебросили на ликвидацию последствий бомбежек на крупный железнодорожный узел Галле. При бомбежках прятались не только немцы, но и разбегалась охрана пленных. Пленных бросали на произвол судьбы. Они прятались в недалеком лесочке, куда бомбы залетали редко. Улучив перерыв в очередной бомбежке, пленные бежали к составам, взламывали двери вагонов и так добывали себе пищу. Это помогало выжить.

Последние дни плена. Работы кончились. Кончилась и кормежка. Пухнем с голоду, лежим на нарах и медленно умираем. Незадолго до прихода американцев вдруг завезли хлеб, но быстро распространился слух, что он отравленный, решили уморить оставшихся. Все лежали на нарах, не брали этот хлеб и старались сохранить последние силы. И вот в одно утро в лагерь въехала американская моторизованная часть. Американцы пришли в ужас от увиденного и быстро организовали питание, но непрерывно по громкоговорителям призывали начинать есть понемногу, а то отравитесь. Многие из нас не могли терпеть и набрасывались на еду. Теперь смерть наступала от переедания. Сосед Принца объелся, и его не удалось откачать.

Всех оставшихся тюремщиков арестовали и устроили суд Линча. Собрали всех пленных, а напротив построили тюремщиков. Американец шел вдоль шеренги, тыкал очередного немца рукой или автоматом и обращался к пленным: пощадить или миловать? Если толпа гневно ревела, его бросали в толпу пленных — решайте сами. Особо ненавистных тюремщиков и охранников тут же приканчивали. Главари тюремщиков, конечно, заранее исчезли.

Вскоре после окончания войны началось перебазирование пленных в советский фильтрационный лагерь. Некоторые, боясь репрессий от наших органов, остались у американцев. Так, старший по бараку провожал уходивших солагерников со слезами: „Так хочу домой, но нельзя, загребут как пособника немцев, даже сообщить родне, что живой, боюсь“. Его уговаривали: „Не бойся, покажем, что никакой ты не пособник, просто назначили, а отказаться было нельзя…“ — „Нет, знаю я наши органы, загребут за милую душу, а вы все разъедетесь, да и, скорее всего, испугаетесь говорить правду, а не испугаетесь, то вряд ли вас слушать будут…“ Он, конечно, был прав. „Фильтровали“ сурово и часто несправедливо. Вот и наш лагерь. Пристрастный допрос, часто он повторялся несколько раз подряд. Где-то проверяли показания, а затем выносилось решение, напоминающее приговор. В благоприятном случае решение выглядело примерно так. Вы сдались в плен, значит, нарушили присягу и заслуживаете наказания, но, учитывая обстоятельства пленения и конец войны, освобождаетесь от ответственности и направляетесь в часть для продолжения службы. Если решение неблагоприятно (мол, сдался добровольно, бежал из части, похоже(?!), что служил у немцев или, не дай бог, у власовцев, а еще чаще с формулировкой: ваши показания не подтверждаются, причем без объяснений), тут же брали под стражу и направляли в отдельную команду, которую отправляли на доследование, а то и прямо в наши лагеря. Процентов 20 из нашего лагеря загребли таким образом».