Моя жизнь. Фаина Раневская - читать онлайн книгу. Автор: Елизавета Орлова cтр.№ 15

– Чай будете? – поинтересовалась проводница.

– Пожалуй… Принесите стаканчик, – улыбнулась я.

Проводница прикрыла дверь, и я услышала ее крик на весь коридор:

– Нюся, дай чай старухе!

Все. И куда я, дура, собралась, на что надеялась?! Нельзя ли повернуть поезд обратно?

Хотя один критик описал меня в молодости так: «Очаровательная жгучая брюнетка, одета роскошно и ярко, тонкая фигурка утопает в кринолине и волнах декольтированного платья. Она напоминает маленького сверкающего колибри…».

Для меня самой и для зрителя, знающего меня только по фильмам и поздним ролям, это описание кажется противоречащим моим данным. Но ведь неслучайно в первом контракте мое амплуа было обозначено как «героиня-кокетка».

В 1913 году у меня был любовник гусар-кавалерист. Когда мы остались вдвоем, я уже лежала. Когда он разделся, подошел ко мне, и я вскрикнула:

– Ой, ну ничего себе!

А он довольно улыбнулся и, покачав в воздухе своим достоинством, гордо сказал:

– Овсом кормлю!

Я и сейчас смеюсь, вспоминая этот комичный момент.

А однажды я забыла люстру в троллейбусе – новую, только что купленную. Загляделась на кого-то и так отчаянно кокетничала, что вышла через заднюю дверь без люстры: на одной руке сумочка, другая была занята воздушными поцелуями…

Много позже я присутствовала на одном литературном вечере. И одна девушка задала мне вопрос:

– Фаина Георгиевна, а что такое любовь?

– Забыла, – ответила я и, спустя минуту, добавила: – Но помню, что это что-то очень приятное!

Но, однажды меня пригласила к себе образованнейшая, утонченнейшая женщина XIX века – Щепкина-Куперник. Я благоговела перед нею, согласно кивала, когда она завела речь о Чехове, о его горестной судьбе и ялтинском одиночестве, когда супруге все недосуг было приехать. После третьей рюмки я почувствовала себя достаточно раскрепощено:

– Татьяна Львовна, а ведь Ольга Леонардовна Книппер-Чехова – б….

И тут же обмерла от ужаса: сейчас мне откажут от дома!

Но изысканная Татьяна Львовна всплеснула ручками и очень буднично, со знанием дела воскликнула:

– Б…, душенька, б…!..

Эх, любовь-любовь… Грех не пошутить на эту тему! Не без иронии и горечи, разумеется!

Вот если женщина идет с опущенной головой – у нее есть любовник! Если женщина идет с гордо поднятой головой – у нее есть любовник! Если женщина держит голову прямо – у нее есть любовник! И вообще – если у женщины есть голова, то у нее есть любовник! Вроде бы ничего грустного, но если вдуматься…

Также как не высмеять свое одиночество? Союз глупого мужчины и глупой женщины порождает мать-героиню. Союз глупой женщины и умного мужчины порождает мать-одиночку. Союз умной женщины и глупого мужчины порождает обычную семью. Союз умного мужчины и умной женщины порождает легкий флирт.

У меня была и всесоюзная слава, и поклонение толпы, и мужчины, и поклонники. Но это не сделало меня счастливой. Столько любви, а в аптеку сходить некому! Признание моего таланта не могло заменить личного счастья.

В жизни каждого человека наступает период подведения итогов, время, когда, оглянувшись назад, мы спрашиваем себя – удалось ли нам достичь того, чего мы желали? Сбылись ли наши мечты? И если да – то счастливы ли мы? Ответы на подобные вопросы порой находятся мучительно больно. Что есть счастье? Как его измерить? Чем?

Однажды я перечитывала строки из дневника Анны Андреевны Ахматовой… «Теперь, когда все позади – даже старость – и остались только дряхлость и смерть, оказывается, все как-то почти мучительно проясняется: люди, события, собственные поступки, целые периоды жизни. И сколько горьких и даже страшных чувств…».

Как же она права! Я бы написала все то же самое. Там, в конце, у последней черты, и гении и обычные люди чувствуют себя одинаково. Уходит прочь страх перед неизбежным и наступает просветление. Страшным бывает лишь осознание того, что ничего изменить уже нельзя. Поезд ушел…

Кстати говоря, мой талант так и не был востребован сполна. За всю свою долгую жизнь я не сыграла и трех десятков ролей в кино, причем большинство из них были эпизодическими. Этого, конечно же, мало, очень мало. Да и в театре меня не баловали ролями… Я очень хорошо знаю, что талантлива, а что я создала? Пропищала, и только.

Кто, кроме моей Павлы Леонтьевны, хотел мне добра в театре? Кто мучился, когда я сидела без работы? Никому я не была нужна. Охлопков, Попов были снисходительны, Завадский ненавидел. Я бегала из театра в театр, искала, не находила. И это все. Личная жизнь тоже не состоялась. В театре Завадского заживо гнию. Иногда приходит в голову что-то неглупое, но и тут же забываю это неглупое. Умное давно не посещает мои мозги.

Мое одиночество было созвучно одиночеству моего дарования, оказавшегося неудобным в те времена, когда талант отступал перед идеологией, когда серая посредственность, играя Ленина или Брежнева, могла вознестись к вершинам славы, а всего лишь одно неосторожное слово могло стоить человеку не только карьеры, но и жизни.

Сколько же их было у меня, этих неосторожных слов! Взять хотя бы один из моих любимых анекдотов о том, что Бог, собираясь создать землю, заранее знал, что в двадцатом веке в России будет править КПСС, и решил дать советским людям такие три качества, как ум, честность и партийность. Но тут вмешался черт и убедил своего оппонента в том, что сразу три столь значительных качества будет чересчур. Довольно и двух. Бог согласился, и оттого, если человек умный и честный – то он беспартийный, если умный и партийный – то нечестный, если честный и партийный – то дурак.

Большую часть моей личной жизни составляла переписка. Письма многочисленных почитателей приходили со всего Советского Союза – от людей, проживших долгую жизнь и только начинающих жизнь: школьников, студентов, молодых актеров. Письма были разные: добрые, наивные, глупенькие, умные, интересные и пустенькие, и на все я непременно отвечала, даже на все поздравительные открытки: это невежливо – не отвечать, да и как же можно обидеть человека! Сотнями покупала я почтовые открытки для ответов, и их всегда было мало. Ведь часто человек, совсем неожиданно получивший ответ, опять с благодарностью писал мне, и так возникала переписка. Вероятно, ее было бы интересно опубликовать, она много рассказала бы о людях, о времени, обо мне.

Однако в начале 60-х был у меня был период, когда я не чувствовала себя одинокой. Я получила письмо от своей сестры Изабеллы Георгиевны Аплеен, которая жила одно время во Франции, а потом, похоронив мужа, перебралась в Турцию. Сестра была тоже одинока и просила помочь вернуться в СССР. Все хлопоты по устройству воссоединения меня и сестры взяла на себя тогдашний министр культуры Екатерина Фурцева. Узнав, что разрешение на приезд Изабеллы получено, я отправилась поблагодарить министра.