Если ты найдешь это письмо? Как я обрела смысл жизни, написав сотни писем незнакомым людям - читать онлайн книгу. Автор: Ханна Бренчер cтр.№ 52

* * *

В первые несколько дней моего пребывания дома умерла мать одной из моих подруг. Я еще не распаковала чемоданы, а уже пришлось вытаскивать те немногие черные одежки, которые у меня были, и обзванивать друзей, с которыми я не разговаривала годами, чтобы спросить, идут ли они на похороны. В тот вечер я увидела столько знакомых! Всем им я сказала, что снова переберусь в Нью-Йорк, это только вопрос времени. На самом деле я не стремилась вернуться именно туда: я просто не хотела оставаться здесь.

Помню, как после похорон мы пошли во «Фрайдис», и кто-то из нас заговорил о том, как бывает, когда видишь человека, которого когда-то любил и знал так хорошо, – и убеждаешь себя, что можешь оставаться для него прежним. Можно постараться и измениться в обратную сторону.

– Да, но люди же меняются, – сказала одна из девушек в нашей кабинке. Мы так депрессивно выглядели в этот момент, гоняя свои напитки по столу: кабинка, полная черных одежд, припухшие от слез глаза.

– Думаю, в этом-то и загвоздка, когда откуда-то уезжаешь, – сказала я. – Всегда возвращаешься иной и вынуждена видеть все новыми глазами.

В этот момент я осознала, что должна быть здесь, с новым взглядом или нет. У меня не было выбора, кроме как максимально использовать время пребывания дома.

* * *

Я достаточно быстро снова погрузилась в жизнь со своими прежними друзьями. Начала новую работу. Жизнь стала калейдоскопом коктейлей со скидкой и свиданий за чашкой кофе. Я заводила новых друзей. Возобновляла старые отношения. Продолжались письма. Цифры все росли, пока я не приняла решение остановиться на четырехстах письмах. Я всегда планировала ограничиться четырьмя сотнями – или, по крайней мере, таков был план, который родился у меня на триста пятидесятом письме. Я получала примерно по десятку запросов в неделю, но не представляла, как долго мне еще нужно писать эти письма.

За пять месяцев пребывания дома я узнала о себе нечто такое, что привело к четырехсотому письму: мне нравится распоряжаться. Я люблю контролировать стихии вокруг меня. Даже если я ненадолго ослабляю контроль, у меня хорошо получается возвращать его. Словно я девушка, которая продает всякую всячину на гаражной распродаже – холодильники, старые письменные столы, книги: «Берите! Мне это не нужно! Эти вещи хорошо мне послужили, но теперь они – все ваши!» А потом я являюсь к тебе домой посреди ночи в страшной лыжной маске на голове, чтобы забрать все обратно. И ты ловишь меня, когда я выдергиваю из розетки штепсель лампы, которую продала тебе. В этом вся я. Я выпускаю вещи из рук, а потом изо всех сил забираю их обратно.

Это странно, поскольку во многом я иду ва-банк. Если это отношения и я тебя люблю, я буду любить тебя, пока оскомину не набьет. Но когда речь шла о Боге – этом вездесущем существе во вселенной, – я не давала никаких обязательств. И это всегда было моей главной трудностью в том, что касалось Бога: позволить Ему остаться в моей жизни. А разве это не самое главное препятствие, скрывающееся за большей частью отношений? Один человек хочет, чтобы его допустили внутрь. А другому трудно даже дверь отпереть. Но есть небрежная красота, существующая внутри отношений, в которых тот, кто колеблется, наконец собирается с мужеством, чтобы прошептать одними губами: «Иду ва-банк».

Я выяснила, что легко идти ва-банк в вещах, которые можешь диктовать и контролировать. Но когда от тебя зависит немногое и ты понятия не имеешь, куда заведет тебя жизнь, делать это становится трудно и страшно. Но что, если именно в тех областях, где отсутствует контроль, и начинается настоящая жизнь?

Я размышляла об этом в тот вечер, когда нашла в родном городке одну церковь. Так же, как в Челси, безусловность чувств в этой церкви выбила меня из колеи и погрузила в хаос. Там не было псалтирей в красных обложках, разложенных по скамьям. Да и скамей как таковых не было. Не было страха, что старики на этих скамьях скончаются посреди службы, уйдя от старости и скверной музыки. Зато был чувак в обтягивающих джинсах, проповедовавший с церковной кафедры, который изобильно пересыпал свою речь словечком «задвинуться» и порой совершенно обезоруживающе плакал, заставляя меня думать: «Ого, вот он действительно пошел ва-банк!»

И еще там была рок-команда. В сущности, она и была основой этой церкви – рок-команда, которая некогда ездила по миру с концертами. Они занимались этим четыре года, пока толпа двадцати-тридцатилетнего народу не решила осесть в Нью-Хейвене, в штате Коннектикут, и основать свою церковь. Это было последним пунктом в их программе. Я думаю, жизнь в дороге с бесконечной переменой мест заставила их жаждать такого рода развития, которое можно реально увидеть. В этом состоит трудность переездов: разные места мелькают так быстро, что не успеваешь понять, действительно ли что-то меняется в атмосфере, поскольку через день ты уже далеко.

Первую свою церковную службу они провели в пасхальный уик-энд того года, когда я переезжала домой из Нью-Йорка. Она прошла в одном из самых грязных и при этом самых легендарных залов Нью-Хейвена – в ночном клубе «Тоудз Плейс». Мерзко даже думать о вещах, творившихся в субботний вечер в здании, которое нам приходилось отскребать в воскресное утро. Но мне понравилась эта идея: церковь – это не здание. Это не место, где люди встречаются, – это люди, с которыми ты стоишь рядом, если веришь, что они – действительно твои ближние.

Я открыла для себя эту церковь ближе к концу августа, примерно за месяц до того, как они начали еженедельные богослужения. По вторникам устраивались собрания общины, на которых десять-пятнадцать человек сидели и разговаривали, время от времени кто-нибудь бренчал на гитаре, и люди молились. Мне понадобилось некоторое время, чтобы освоиться со всем этим, поскольку для меня поклонение Богу всегда было индивидуальным процессом. Я думала, что молиться надо в одиночку, петь – там, где люди не услышат, насколько ты бесталанная, а о своем пути к Богу лучше помалкивать, чтобы никого не оскорбить. Какое-то время на этих джем-сейшенах я осторожничала, ходила на цыпочках. Но со временем расслабилась.

В первый вечер, после неловкости взаимных знакомств, глава церкви раздал присутствующим неоново-зеленые клейкие листочки бумаги. Его звали Чак. Он был одним из пасторов новой церкви.

– Сегодня мы немного расскажем друг другу о себе, – сказал он. – Я хочу, чтобы каждый из вас написал на листке, какие, как вам кажется, у Бога планы на вашу жизнь.

Казалось, никого этот вопрос не смутил. А я гадала, не шутит ли он. Кажется, я даже рассмеялась вслух, а потом перевела взгляд на зеленые квадратики: «Ты серьезно? Ты действительно хочешь, чтобы я попыталась втиснуть это в крохотный листок бумаги?» Я понятия не имела, каковы планы Бога на мою жизнь. Я знала лишь, что я – девушка, которая умеет мечтать о больших свершениях. Когда-то я лежала, босая, на дощатом полу своей детской спальни, воздев ладони к потолку и шепча: «Бог, я ничего не хочу знать о Твоем расписании. Я знаю, что на свете есть миллион других людей, которых Ты мог бы использовать скорее, чем меня. Они не успели столько нагрешить, сколько я. Но если Ты меня выберешь, если Ты меня используешь, я Тебя не разочарую. Обещаю!» Я давала не так уж много обещаний в свои шестнадцать, но чувствовала, что это смогу сдержать.