Если ты найдешь это письмо? Как я обрела смысл жизни, написав сотни писем незнакомым людям - читать онлайн книгу. Автор: Ханна Бренчер cтр.№ 47

Все больше таких людей входили в мою жизнь. Тэмми была одной из них. Я познакомилась с ней в ООН, когда работала в комиссии для девушек-делегаток. Тогда Тэмми находилась на пороге мечты, которой суждено было привести ее в совершенно новую жизнь. Она мечтала так, что мне становилось завидно. Она никогда не ждала, чтобы кто-то пригласил ее в жизнь, которая была ей нужна. Она каждый день шла к ней. Я узнала от нее, что одно дело – гореть самой, а другое дело – быть той, кто способен зажечь мир своими спокойными и прекрасными поступками.

В то время Тэмми была редактором социальных сетей и работала в одном из лучших журналов этой индустрии, посвященных моде и образу жизни. Когда только начали появляться термины «социальные сети», Тэмми увидела их силу и стоящий за ними потенциал. Она поняла – по тому неотвязному ощущению в сердце, которое не желает успокаиваться, – что это будет нечто гораздо большее, чем «твит» или обновление статуса, или еще один способ заставить мир позавидовать твоим свадебным планам. Если использовать социальные сети правильно, мы можем изменить мир. Тэмми любила эту работу, но я видела в ее глазах иной вид любви всякий раз, когда она говорила о некоммерческой организации, которой дала начало, – She’s the First. «Она первая». Эта организация помогала обеспечивать женщин стипендиями для получения образования по всему миру.

Я стала одним из сотрудников этой организации, поддерживая коммуникацию со школами в Танзании и Индонезии, где мы помогали спонсировать девушек-учащихся. На встрече руководителей, во время обеда, я оказалась рядом с Тэмми возле стола с буррито и тако. Мне хотелось засыпать ее вопросами. Как она создала такое важное дело? Окружали ли ее люди, которые поддерживали в ней убеждение, что она ничего не достигнет? Хотелось ли ей когда-нибудь сдаться? Но я не успела задать ни одного вопроса – она захотела узнать о любовных письмах.

Слишком нервничая, чтобы неспешно рассказывать свою историю, я попыталась побыстрее добраться до финала, но в конце концов рассказала ей все. О женщине в красной шапке. О посте в блоге. О сотнях писем – их число приближалось тогда к середине второй сотни. Я подытожила это все словами: «Да, я на самом деле понятия не имею, что я делаю».

Тэмми не стала много говорить. Только ее лицо осветилось неподдельной улыбкой, и она сказала, что людям нужны такие истории. По причинам, которых я, возможно, никогда не узнаю, Тэмми продолжала приглашать меня на разные мероприятия, и наша дружба росла.

Однажды она пригласила меня на бранч к себе домой. Она жила неподалеку от Колумбийского университета, в нескольких кварталах от входа в Центральный парк. Приглашены еще три женщины. Мы уселись за накрытый стол, на котором были выставлены апельсиновый сок, клубника, бейглы, творожный сыр, и стали по очереди рассказывать друг другу, кто мы такие и чем занимаемся.

Я рассказала о любовных письмах. И сразу разговор стал очень сосредоточенным. Я долго не могла понять, почему история любовных писем всякий раз так широко распахивает передо мной разные двери. Но теперь понимаю это лучше. Теперь я знаю истину: это не я и не моя история поворачивают разговор – любой, в котором затрагиваются любовные письма. Это связано не со мной, а с волнующей всех темой – любовью. Речь шла не о моих трудностях, не о депрессии – а о любви. И о том, что происходит, когда выпускаешь любовь на свободу.

Мы выскребли свои тарелки дочиста. Думаю, мы просидели там дольше, чем собирались. В то утро у меня начисто пропало желание быть кем угодно, только не самой собой. Чувство самодостаточности царило в моей душе. Я была окружена успешными женщинами, присутствие которых в другое время заставило бы меня полезть за мерными чашками и линейками, чтобы вручить их каждой из сидящих за столом со словами: «Измерьте меня. Взвесьте меня. Заставьте меня почувствовать, что меня для вас достаточно». Такой я когда-то была – девушкой, которая всегда хотела изменить свою сущность. Если бы кто-то велел мне стать другой, я бы послушалась. Даже если бы мы с тобой никогда не держались за руки, не целовались в щечку, не сталкивались коленями под стеклянными столешницами – все равно мне хотелось бы стать тем, кого ты хочешь во мне видеть.

Но в этом полукруге женщин, когда мы, поставив тарелки на колени, разговаривали о старых любовных письмах, не было необходимости измерять себя. Не было нужды сравнивать. Я с удивлением обнаружила, что у меня с этими женщинами намного больше общего, чем того, что нас разделяет. Возможно, у нас были разные доходы, мотивации, названия должностей. Но казалось, что все мы хотим вещей одинаковых и простых. Мы хотели полной жизни. Мы хотели уметь все в ней сбалансировать. Нам было трудно отпускать и освобождаться. Мы хотели любви. Мы хотели быть необходимыми. Это и была общая нить – необходимость. С виду кажется, что это просто, – и все же многие люди плачут по ночам, вопрошая Бога или потолок, который принимает их молитвы: «Я еще здесь? Я еще имею значение? Я еще желанен? Достаточно ли меня?»

Это был честный и странный разговор с женщинами, которых я никогда прежде не встречала. Ни у кого из нас не было всех ответов. Но это и не казалось целью. Мне нужно было увидеть это – как бывает, когда наконец перестаешь задавать вопросы и начинаешь вслух проживать ответы.

* * *

В течение всего месяца, пока выставка памяти Холокоста экспонировалась в ООН, я возвращалась туда. Я снова и снова приходила в главный зал, чтобы еще раз прочесть страницы дневника Элен. Однажды вечером я позвонила маме после заседания, посвященного героическим историям женщин Холокоста.

– Я не понимаю, почему это так задевает меня за живое, но я сидела в окружении людей намного старше меня. Лет по семьдесят-восемьдесят. И никак не могла отделаться от мысли, что они скоро умрут.

– Да, похоже, тебе было весело, – отозвалась мама. Ее тон был полон сарказмом.

Однако это было единственное, на чем я могла сосредоточиться во время того заседания: я была там самой молодой из присутствующих. У выступавших на сцене выживших узников была характерная медлительность в голосе, и я понимала, что их скоро не станет. Поколение выживших – тех, кто прочувствовал Холокост на себе, – тоненькой струйкой утекало прочь. Я ерзала на сиденье. Оглядывалась. Пыталась слушать. Гадала, беспокоится ли еще кто-нибудь так же, как я. Эти люди умирали. Старость летела на всех парах, чтобы забрать их. Я испытывала обоснованную панику.

– Мама, это ужасно, – сказала я ей своим фирменным тоном «тебе нужно понять свою дочь сию минуту, потому что мир вокруг нас рассыпается на куски». Так уж я устроена: у меня всегда происходит очередной сотрясающий землю кризис, в то время как все окружающие вполне довольны: день прошел – и ладно. Я же сталкиваюсь с простейшей историей, от которой у тебя, ну, может быть, мурашки побегут, – и меня раскатывает, как катком по асфальту. Я не могу выбросить ее из головы еще много дней. – Как люди смогут когда-нибудь о них узнать? Целое поколение людей, переживших эту ужасную трагедию, вымирает.

– Ну, для того и существуют дневники. И фотоальбомы. И письма.

Мама явно не испытывала такой тревоги, как я. Я же никак не могла отделаться от внутренней печали, которая охватывала меня при мысли о том, что многое будет забыто, что история Элен могла быть никогда не опубликована.