Загадки советской литературы. От Сталина до Брежнева - читать онлайн книгу. Автор: Юрий Оклянский cтр.№ 45

Но ведь и Федин тоже был марксистом, атеистом и социалистом, патриотом России, видевшим божество в литературе и искусстве, поклонником лучших образцов русской классики, человеком с тонким развитым эстетическим чувством. Разница между обоими писателями состояла не столько даже в оттенках воззрений, большей или меньшей их освободительной либеральности и гражданственности, сколько прежде всего в силе характера, в способности ради убеждений и признанных над собой духовных ценностей не останавливаться перед любыми жертвами, идти до конца.

Долгие годы советский режим старался относиться к А.Т. Твардовскому, большому поэту и непредсказуемому человеку, ласкательно, «душил в объятьях». Традиция была заложена еще в сталинские времена. Признания и награды — «пряники» — преобладали над ударами кнутом. Твардовский — трижды лауреат Сталинской премии (1941,1946,1947), лауреат Ленинской премии (1961), лауреат Государственной премии (1971). Депутат Верховного Совета СССР четырех созывов, член правления СП СССР (с 1950) и одновременно лишь с коротким перерывом секретарь правления СП СССР до 1971 г. Это был тот случай, когда власти всеми силами пытались вернуть «паршивую овцу», отбившуюся от стада.

Конечно, бороться было за что. Поэт, автор «Василия Теркина», был явлением редкостным и необычным. Духовный и стилевой заряд его творчества кратко определил один из близких друзей — Самуил Маршак. Имея в виду современную поэзию, он писал: «До Твардовского говорили о народе, здесь заговорил сам народ».

Но власти не чурались, как уже сказано, и болевых приемов, назидательных порок. Тем более что после назначения на пост редактора «Нового мира» в 1950 году Твардовский не раз давал к тому поводы (начиная с очерков «Районные будни» В. Овечкина).

Вообще, Твардовский был слишком самостоятелен и не спешил присоединиться к «партийной линии». Противоречил ей иногда даже с позиций консервативных. К примеру, продолжая работать над поэмой «За далью даль», в начале 1954 года он передал для публикации в журнале главу, названную с публицистическим вызовом, — «Так это было», о Сталине.

В ту пору в печати и устной пропаганде набирала силу сдавленная и чаще всего безымянная критика почившего неполный год назад «вождя всех народов». На страницах партийных изданий критиковали какой-то никому не ведомый «культ личности» руководителя, присущий якобы то ли народникам 70-х годов прошлого века, то ли их более современным последователям эсерам, то ли, может быть, даже японцам с их культом божественного микадо, хотя было ясно, что подразумевалось отношение к Сталину. Поэт всей душой противился этому, как ему казалось, официальному фарисейству. В предлагаемой главе были строки, дышавшие прямым общественным вызовом и оттого не допущенные в печать цензурой. В тексте главы, отпечатанной на папиросной бумаге, они ходили в Москве по рукам. Тогда впервые прочитал их и я. Протест против официального лицемерия засел в памяти:

Строки пронизаны внутренним протестом против скоропалительной перелицовки истории. Честному патриоту, мол, который самоотверженно и бескорыстно служил великой идее мирового социализма, не в чем себя упрекнуть и нечего стыдиться… (А значит: «в стихах менять не надо…»). Но так ли оно? Как вскоре окажется, еще как надо! Хотя бы в той же поэме «Страна Муравия»… Да и во многом другом!

Федин принадлежал к поклонникам поэзии Твардовского. Его привлекал сам внутренний замысел поэмы «За далью даль»: чтобы сбросить с себя идеологический морок опрокинутой и уходящей в прошлое эпохи, разобраться в себе самом и окружающем мире — поехать по стране, смотреть широко открытыми глазами, смело и непредвзято брать «за далью даль», пройти через очищение правдой. Честно писать всё, как оно есть, как видишь и понимаешь. Внутреннее очищение — в честности взгляда и правдивости исповеди…

9 мая 1953 года, прочитав в качестве члена редколлегии «Нового мира» очередные главы этого «путешествия» в даль пространства, в глубь времени и внутрь себя, Федин писал автору:

«Дорогой друг Александр Трифонович, что же мне сказать Вам о Ваших стихах?

Это — поэзия. И я не знаю сейчас других стихов, другого поэта, которые пробуждали бы во мне чувство, называемое поэтическим, с такой неоспоримостью, как Ваши стихи. <…> Мне еще трудно сказать, какую из глав я считаю сильнейшей по воздействию — Волгу? Урал? — какая картина меня больше тронула, забеспокоила, разволновала — отцовская кузница? Прошедшая война? Иль, может быть, размышления о поэте и его горьком дне бесплодья?

Все хорошо, и пока не знаю, что лучше, но наилучшее в том, что вот прочитал, а хочется почитать еще и еще.

И совсем превосходно, что нет никакой риторики, а все очень конкретно, вещно, просто. <…> Печатать, по-моему, вполне можно (в том, что нужно — нет сомненья). Вероятно, все же, что будут обиды. Критиков по призванью много ли у нас? А критики по положению не поступятся “угрюмой важностью лица”.

Но, слава богу, Вы “едете, едете”: это сопоставление поэтического подъема с радостями путешествия — прекрасно!

Ваш Конст. Федин».

И вот на этом фоне — глава «Так это было», воспевавшая прямо или косвенно деяния и образ недавно почившего вождя народов, безжалостного тирана. Как относиться к этому? Боль, переданная там, была подлинной, искренность написанного несомненной. Это был ожог души, пережитый миллионами людей. И Твардовский как народный поэт выплеснул боль пережитого. Но когда что-то сильно болит, искренними могут быть и самообманы.

Слепая вера вождю, пусть даже сопровожденная фрондой к вождям нынешним, хотеть того или нет, и для поэта, и для тогдашних почитателей текста на папиросной бумаге так или иначе была, конечно, болевым инстинктом самооправдания.

Федин тут оказался в числе единомышленников автора главы «Так это было». Тем более что и в его творчестве имелись страницы и даже главы (например, упоминавшиеся «военно-исторические картины» в романе «Необыкновенное лето» и т.п.), воспевавшие Сталина. Твардовский тоже написал немало стихов и даже поэм, восхвалявших деяния и мнимые триумфы сталинского режима. Но в данном случае оба руководящих «новомировца» еще многое были склонны списывать на «историческую неизбежность», оставаясь в целом в рамках партийной марксистско-ленинской идеологии, так или иначе приуменьшать трагедии и несчастья, сотворенные со страной.

В другом письме, 7 февраля 1954 года, Федин, за исключением мелких коррективов, по существу, выражал автору свою солидарность: «Дорогой Александр Трифонович, — писал он, — глава “Далей” хороша по поэтичности, с какой в ней оживлена новым голосом не новая у нас тема “отца”. Остановив прежний разбег глав “тормозами” стона, боли, Вы всю поэму сильнее скрепляете с нашими днями, — и это тоже хорошо. Наконец, хорошо то, что у Вас не только природа, труд и народ “озаряют светлей” пережитую утрату, но в самом признании зрелости поколения, наступившей с этой утратой, заключена светлая благодарность (?!) “отцу”.