Загадки советской литературы. От Сталина до Брежнева - читать онлайн книгу. Автор: Юрий Оклянский cтр.№ 24

13 ноября 1933 года Федин, недавно прибывший для повторного курса лечения от туберкулеза в Мерано (Северная Италия), сообщал Замятину оттуда по итальянской почте о своих последних московских предотъездных впечатлениях: «Был у Горького, в Горках и на Никитской. Последний раз — на вечере с участием трех членов правительства, самых высоких (И.В. Сталина, Л.M. Кагановича и Н.И. Бухарина. — Ю.О.). Братья-писатели вели себя унизительно. Алеша (А.Н.Толстой. — Ю. О.) шутовал, скоморошничал всю ночь. Другие — петушками. Или кто как мог. Обстановка предельно-грустная, но, так сказать, показательная».

Но такое пособничество в целом, разумеется, не оставалось незамеченным. Федина били и на собраниях, и в печати. И ходил он часто помятый и неуверенный. В одной из последних записей «кондуита» Ставского, представляющей, возможно, случайно слышанный или взятый «на карандаш» с чьих-то слов разговор Федина с третьим лицом, тот предстает растерянным и жалким:

«Федин: Некуда идти. Не к кому апеллировать.

— Выгоднее писать роман. Вышел один раз в четыре года.

Простился с женой».

Прощаться с женой в 1937–1938 годах надолго, если не навсегда, у Федина действительно было тогда немало оснований и поводов…

Однажды было даже и так, как можно вычитать в одном из современных печатных источников: «В тридцать восьмом за Фединым приехали. Он пошел к черной машине — и тут увидел, что ордер выписан не на него, а на Бруно Ясенского. Он сказал: “Плохо работаете, товарищи!” — и указал на дачу, где жил Ясенский».

Дальше следует обличающая тирада, что, дескать, испуганный ночным кошмаром писатель поступил непорядочно и аморально. Не надо было пособничать палачам и указывать дачу обреченной жертвы. Кто станет спорить. Хотя и сам обличитель в данном случае не забывает присовокупить: «Не знаю, что сделал бы я. И как поступило бы большинство. Но что Пастернак поехал бы вместо Ясенского — уверен стопроцентно…» (Звучит возвышающее хвалебное крещендо в честь гипотетического героя! А по нему, как льва по когтю, узнаешь автора. Эпизод почерпнут из упоминавшейся антифединской статьи Д. Быкова.)

Гораздо интересней реальная политическая психопатия той поры. Случилась оплошка. Аресты происходили ночью. Воронки НКВД шныряли по путаным и бугристым улочкам дачного поселка. И отыскать калитку огороженной забором дачи не всегда было просто. О сходном происшествии рассказывал мне в одну из встреч Л.M. Леонов (уже в 1965 году).

Ночью у его дачи остановился «воронок». Леонид Максимович, полусонный, в халате, на истерические трели звонка вышел к калитке. Под направленные ему прямо в глаза фонариками двух энкавэдэшников назвался. Слава Богу! Произошла ошибка. Воронок затарахтел и умчался. За кем-то другим. Можно представить себе самочувствие Леонида Максимовича в остаток ночи.

Беспросветный страх, ожидание несчастья и, может быть, смерти висели в ту пору над многими. Человеку другого, более счастливого поколения трудно себе это представить. Не потому ли в короткой зарисовке столько ошибок и несуразиц? Самая пустяковая из них — датировка. Эпизод не мог происходить в 1938 году, потому что Бруно Ясенский был арестован летом 1937 года, а в тридцать восьмом уже расстрелян. Главное другое. Надута и неправдоподобна вся ситуация. Федин никак не мог узнать о путанице объектов, будучи уже отконвоированным к черной машине и там произносить фальшивые нравоучения типа: «Плохо работаете, товарищи!» Потому что каждый арест и препровождение к черной машине (скажу это по собственному опыту — двум арестам отца) непременно сопровождался длительным обыском, а перед этим, кстати говоря, обязательным предъявлением ордера. Не приступив к процедуре, никто бы никакой ордер показывать третьему лицу не стал. Потому что это было бы должностным преступлением и разглашением государственной тайны. А головы на плечах у самих энкавэдэшников, не стоит забывать, тоже сидели непрочно.

В реальности эпизод, случившийся с Фединым, судя по всему, был сходен с тем, что некогда пережил Л.M. Леонов…

И вот теперь, на исходе войны, в конце 1944 года, перед мысленным взором Сталина снова возникла эта фигура — Федин… Вместе с Толстым, Эренбургом, Павленко, рядом посаженных на одну позорную скамью. Цель была, несомненно, неотложная и первостепенная. Анархия войны и хмель замаячившей Победы вскружили головы. Возникли иллюзии возможных перемен политического курса или даже самого режима, излишне благодарная оглядка на западных союзников, на европейские рыночные порядки и англо-саксонскую демократию. Некоторые рупоры Запада заговорили даже о «стихийной десталинизации». Вон куда хватили! И это при свете освещавших ночное небо победных салютов, в сражениях, не ими выигранных. Впереди, конечно, и у нас, как всегда, все та же интеллигенция. Подпруги надо было подтягивать, еще как надо! Но открытый судебный процесс над писателями? Но… В момент наибольшего сближения с западными союзниками? И почти в канун Победы в мировой войне? Не чересчур ли?..

По наработкам Берии в числе испытанных рычагов сгодилось бы «дело» об антисоветском шпионском писательском центре. Ввиду особой значимости крутые меры по «промывке» мозгов обдумывал лично Сталин. Но окончательное решение у вождя все никак не созревало. Он колебался, примеривался, выслушивал разные мнения. В том числе и стоявшего перед ним навытяжку писательского генсека Фадеева. Что думает он? Как поступить?

Оттого вся их беседа носила чрезвычайно странный характер…

Что же касается нашего героя, то подготовка к задуманному процессу в первоначальной прикидке обернулась для него обвинением в шпионаже. И тут уже в дело пошло всё. Вольнолюбивые и прямо антисоветские высказывания разных лет. Сотрудничество с внутренними «врагами народа» вроде Замятина и Пильняка, доносы и наветы О. Войтинской и В. Ставского… А также долголетние личные отношения Федина с художниками и публицистами Запада, прежде всего из стран немецкого языка, — со Стефаном Цвейгом, Леонгардом Франком и многими другими. Жизнь в Германии до революции, поездки на Запад конца 20-х — 30-х годов. Словом, все то, что делало его фигурой международной. В «сценарии» НКВД на будущем громком процессе ему отводилась роль германского шпиона.

Из-за круговертей политической конъюнктуры Сталин в конце концов акцию отклонил и судебный процесс не состоялся. Но накопленные идеологические яды как-то все-таки должны были сработать…

«Английского шпиона» Алексея Толстого от последствий избавила смерть (он тяжело болел и до Победы не дожил). Петр Павленко был все же слишком «своим человеком» и за вселенские панегирики Сталину (роман «Счастье», фильм «Падение Берлина» и др.) при усердным покровительстве Фадеева от расправы увильнул.

Однако другие фигуранты (И. Эренбург и К. Федин) определенной доли отмеренного наказания не избежали. Публичным избиениям и проработкам подверглись оба. И удар, доставшийся Федину, был такой силы, что надолго свалил его с ног.

Всю войну в числе прочего Федин писал мемуарную книгу «Горький среди нас». Он был одним из любимых учеников А.М. Горького, приезжал к нему в Италию, постоянно встречался. С этой книгой связывал особые надежды.