Хаос. Как беспорядок меняет нашу жизнь к лучшему - читать онлайн книгу. Автор: Тим Харфорд cтр.№ 38

Последствия вскоре отрикошетили прямо в премьер-министра. В течение предвыборной кампании 2005 года красноречивый Блэр оказался в сложном положении, когда столкнулся с обычным избирателем в телевизионной дискуссии. Жалоба Дианы Черч была простой: ее доктор отказался назначать встречу в течение недели. «Утром приходится по три часа висеть на телефоне в попытках записаться на прием, так как доктору не разрешено назначать визиты раньше», — сетовала она, глядя на растерянного премьер-министра. Затем объяснилась.

Миссис Черч и ее доктор нашли слабое место в системе, которое проглядел Блэр. Доктор может увеличить свои шансы выполнить план по 48-часовому ожиданию, если книга записей будет нетронутой. Каждая заблаговременная запись на прием была потенциальным препятствием для неотложных случаев, поэтому предварительные назначения попросту запретили. В итоге каждый пациент должен был звонить в клинику, ждать на линии и надеяться, что ему повезет, — каждый день. Те, кто дозванивался, практически всегда записывались на прием в течение 48 часов. Тем, кому не повезло, визит не назначался, так как их запрос попросту не принимали. Врачи выполняли план, хотя такое качество обслуживания никуда не годилось.

Когда Блэр предположил, что опыт миссис Черч, по-видимому, был уникален, ведущий программы повернулся к зрителям и спросил, кто еще сталкивался с подобными проблемами. Треть зрителей подняли руки.

Нервничая, Блэр сказал, что «очевидно, все должно работать по-другому»[213].

Очевидно.

В 1763 году на территории современной Германии человек по имени Иоганн Готлиб Бекман собрал команду рабочих. Он предоставил им специальные пояса с инструментами: на каждом поясе имелось пять кожаных мешочков, в которых находилось определенное количество гвоздей разных цветов. Рабочие выстроились в линию и медленно пошли по дикому лесу, держась друг друга и исследуя окружающую среду, словно искали потерянные ключи или тело убитой жертвы.

Мужчины пытались посчитать и оценить каждое дерево, мимо которого проходили. Всем деревьям был присвоен размер от 1 до 5. В каждое дерево они вбили цветной гвоздь, отражающий размер. Когда рабочие закончили свой скрупулезный марш сквозь плотный лесной массив, они подсчитали количество оставшихся гвоздей. С помощью простой арифметики можно было узнать, сколько деревьев и какого размера росло в густом лесу[214].

Леса хаотичны. Если ваш интерес к лесу ограничивается лишь прогулками, то хаос может показаться очаровательным. Разница почв и уклона, места падения солнечных лучей и тени, шрамы прежних пожаров означают, что древние лесные массивы являются смесью деревьев разных размеров: одни скрюченные и потрепанные непогодой, другие зажаты мелколесьем, третьи стройные, разлапистые и раскрашенные солнечными лучами. Однако если ваш интерес к лесу продиктован выгодой с продаж древесины или взиманием налогов на ее стоимость, хаос мешает рассмотреть важные показатели. В беспорядочном лесу сложно подсчитать деревья или сравнить одно дерево как потенциальный источник древесины с другим. Иоганн Готлиб Бекман выполнял задание по приведению леса в порядок.

Правительства продолжают пропагандировать идею о том, что чем лучше мы изучим мир, тем лучше сможем контролировать и использовать его. К ним присоединились корпорации, которые также видят смысл в количественном определении и классификации объективной реальности. От снимков с высоким разрешением, сделанных дронами и спутниками, фотографий и твитов с геотегами до мобильных телефонов, постоянно передающих информацию о геолокации в колоссальные базы данных, и «интернета вещей» (теория о том, что большинство объектов вокруг нас скоро сможет сообщать свое местонахождение и статус) — мы продолжаем бродить по Земле, измерять окружающую среду и вбивать виртуальные цветные гвозди.

Проблема заключается в том, что когда мы начинаем измерять и подвергать количественной оценке все вокруг, то вскоре изменяем мир до состояния, соответствующего нашим оценкам.

Вначале лесничие-исследователи ограничивались интегральными вычислениями и экспериментами с поленницами, чтобы подсчитать объем древесины в Normalbaum, или «стандартном дереве». Интерес в первую очередь представлял объем древесины. Однако вскоре были упорядочены не только карты лесов и списки по выходу древесины. Из старых чащ тоже начали изгонять хаос. Сбивающую с толку мешанину деревьев различных возрастов и видов заменили на рассадки определенных видов (популярной стала ель обыкновенная) и определенного возраста. Лесники высадили саженцы в ряд, чтобы упростить исследования, поддерживать порядок и вести лесозаготовки в установленное время. Погибшие деревья вырубались, гниющие стволы убирались, поросль подчищали. Термин Normalbaum, который когда-то был статистически удобной идеализацией дерева, обрел физическую форму. Леса в конечном счете стали напоминать абстракции, изображенные на картах.

Процесс стал важным и прибыльным. А как иначе? Раньше леса представляли собой трудноизучаемый хаос. Теперь и деревья, и описывающие их статистические таблицы были оформлены в аккуратные строчки и столбцы. А вот местные крестьяне многого лишились: нельзя было больше разрубить на дрова упавшее дерево, собрать сок, чтобы изготовить клей, лекарства и материалы для растопки, или желуди для свиней — многие ресурсы, не вписывающиеся в метрики, были больше недоступны. А поскольку их вообще не регистрировали, то и лишения крестьян не принимались в расчет.

Официальные показатели и планы никогда не смогут количественно выразить хаотичную реальность мира в полной мере, но могут его изменить. А поскольку нет идеальных систем измерения, такие перемены могут быть к худшему.

План Тони Блэра касательно NHS был навязан чиновниками, а научное лесоведение Бекмана воплощало власть государства и стоящих за ним крупных землевладельцев. Иногда, однако, лишь возможности подсчитывать и измерять бывает достаточно, чтобы спровоцировать гонку вооружений.

Рассмотрим шкалу Апгар. В больницах по всему миру приблизительно через минуту после рождения ребенка медсестра или акушерка может с одного взгляда оценить его состояние по десятибалльной шкале. Шкала Апгар включает в себя два балла за розовый цвет кожи, два балла за плач, два балла за бодрый пульс и т. д. Ее в начале 1950-х годов разработала американский анестезиолог Вирджиния Апгар, и это никоим образом не абсурдная методика, а быстрый и удобный способ оценки здоровья новорожденного: ребенку с низким баллом, вероятно, вскоре понадобится помощь врачей[215].

Но так как шкала Апгар обеспечивала точную количественную оценку, ее введение привело к неожиданным последствиям. Как объясняет Атул Гаванде в статье New Yorker, шкала Апгар «превратила неосязаемую и субъективную клиническую концепцию — состояние новорожденного — в цифры, которые люди могут собирать и сравнивать».

Группа врачей с соревновательной жилкой захотела улучшить свои показатели. Администраторы больниц также начали проявлять интерес к оценкам по шкале Апгар. «Когда заведующие акушерских отделений начинали изучать показатели по шкале Апгар в журналах своих докторов и акушерок, они уподобились управляющим хлебозавода, анализирующим, сколько буханок испекли их пекари, — пишет Гаванде. — Администрации больниц искали решение, которое поднимет результаты каждого сотрудника: от новичка до самого опытного. А это значит, что для красивых показателей будут прибегать к надежным, проверенным решениям, с которыми, однако, в медицине не всегда можно добиться блестящих результатов».