Розанов - читать онлайн книгу. Автор: Александр Николюкин cтр.№ 135

В «Дневнике туриста» Розанов приводит пример такого «непонимания». В Германии, в Наугейме, в столовой отеля, где он остановился, на небольшом отдельном столике стоял красивый томпаковый самовар.

«— Вот прелестно… Можно напиться чаю, — подумал я вслух.

— Нет, — ответила русская старожилка отеля. — Его никогда не ставят.

— Почему?

— Не умеют.

— Я их научу.

Действительно, я люблю ставить самовары… Самовар должен не „кипеть“, а вскипеть, т. е. фыркнуть паром… И тогда длинная беседа, милые разговоры…

— Я им поставлю самовар, — сказал я, готовый „споспешествовать“ русской культуре.

— Невозможно.

— Отчего?

— У них нет угольев… в городе, в стране, кроме каменного угля, которым топят паровозы, нет обыкновенных угольев для печки.

— Да, в самом деле, тогда невозможно. Самовар есть, вода есть, чай есть, сахар есть, но невозможно „поставить самовар“» ^[643].

Правда, новое время научило русских ставить самовар и «без угольев»…

Об иностранцах Василий Васильевич высказывался редко, но когда уж говорил, то метко и образно. Об американцах он однажды заметил: «Когда Жуковский писал „Сельское кладбище“ — американцы торговали; когда Байрон пел Чайльд-Гарольда — американцы опять же торговали. Пришел Гюго с „Hernani“ — и все же американцы только торговали. Канта сменил Шеллинг, Шеллинга — Гегель, у англичан выросла и умерла величайшая из идеалистических философий, так называемая „шотландская философия“: — и все это время американцы только открывали банкирские конторы. Понятно, что они накопили в это время горы долларов» ^[644]. Эти национальные качества американцев Розанов объяснял их рационалистической деловитостью.

Сохранился рассказ Розанова о русском матросе, долгие годы жившем в Америке. Когда он вернулся в Россию, его спросили, понравилась ли ему Америка. «Нет, не понравилась, — отвечал он. — Ни Бога, ни сердца, один телефон» ^[645]. В этом суждении не столько безвестный русский матрос, сколько сам Василий Васильевич. Стереотипы такого восприятия Америки складывались в русской литературе на протяжении всего XIX века.

Как мыслитель и писатель, Розанов провидел жестокости и беззакония, террор первых лет революции, деяния тех, кто пытался загнать население в новый строй силой. Он ощущал неизбежность грядущих катаклизмов. Плоды оказались горше, чем то зло, против которого была поднята революционная буря.

Известно, что революция была выстрадана всей историей России. Она явилась в представлении Розанова трагическим результатом развития всего русского общества, в том числе небезызвестных «трех поколений»: декабристов и Герцена, шестидесятников и народников и, наконец, социал-демократов и марксистов.

Еще в письме В. П. Боткину 8 сентября 1841 года Белинский сформулировал страшный смысл русской революции, осуществленной так называемым «третьим поколением»: «Люди так глупы, что их насильно надо вести к счастью. Да и что кровь тысячей в сравнении с унижением и страданием миллионов» ^[646]. XX век уточнил эту цифру («кровь тысячей»): 110 миллионов уничтоженных россиян.

* * *

Розанов говорил о коренном переломе в сознании общества, происшедшем под воздействием Белинского. До Белинского русское образованное общество имело мнения «анти-белинские», после него оно имело мнения «как у Белинского» ^[647].

В полемике со славянофилами Белинский высказал мысль, что «мы призваны сказать миру свое слово». Но в отличие от славянофилов эта идея Белинского не носила мессианского характера. В обзоре «Взгляд на русскую литературу 1846 года» он писал об историческом предназначении России, как бы развивая пушкинскую мысль, высказанную в письме к Чаадаеву: «Нам, русским, нечего сомневаться в нашем политическом и государственном значении: из всех славянских племен только мы сложились в крепкое и могучее государство и как до Петра Великого, так и после него, до настоящей минуты, выдержали с честию не один суровый экзамен судьбы, не раз были на краю гибели и всегда успевали спасаться от нее и потом являться в новой и большей силе и крепости» ^[648].

В своих размышлениях о самобытности России и ее судьбах Белинский весьма близко подошел к идее «всемирной отзывчивости». Выражая те же исконно русские мысли поэтически, А. Блок писал:

Не случайно, что те же мысли возникали у Белинского в его полемике со славянофилами. В отличие от последних он не берется окончательно решить, в чем состоит «эта русская национальность». Полагая, что «этого пока еще нельзя определить», что это «без всяких усилий» разгадают внуки и правнуки, он довольствуется утверждением, что «элементы ее уже начинают пробиваться и обнаруживаться». И совершенно недвусмысленно, хотя и с оговорками, развивает мысли о всемирной восприимчивости русского народа, которые не могли не запасть в душу Достоевского, когда он читал в «Современнике» обзор русской литературы 1846 года.

В национальном Белинский видел форму проявления общечеловеческого, подобно тому как в личности отражается идея человека. «Народности суть личности человечества. Без национальностей человечество было бы мертвым логическим абстрактом, словом без содержания, звуком без значения» ^[649].

Говоря, что «наше время есть по преимуществу время сильного развития национальностей», Белинский утверждал, что «все нации, игравшие и играющие первые роли в истории человечества, отличались и отличаются наиболее резкою национальностию». Подобно тому как человек не может существовать вне личности, так народ не существует вне национального. Историческое значение великого писателя критик рассматривает под тем же углом зрения: он всегда национален, «ибо он потому и велик, что представляет собою свой народ». Или, как сказали бы мы, национальное есть первое и необходимейшее условие всемирного, интернационального. Общечеловеческое немыслимо вне национального, которое есть его фундамент, основа основ.

Все эти мысли Белинского были хорошо известны и ценимы Розановым. В статье о полувековом влиянии Белинского (1898) он представил его как «основателя жизненного и житейского идеализма», безмерно возлюбившего народ и Россию. Позднего Белинского-обличителя он решительно не приемлет, а его письмо к Гоголю называет «порнографиею России» ^[650].