Софья Толстая - читать онлайн книгу. Автор: Нина Никитина cтр.№ 29

Наконец 12 ноября 1866 года в доме Толстых появилась первая гувернантка Ханна Терсей, с которой, правда, поначалу Соне пришлось «невесело и неловко» из‑за их «обоюдного незнания языков». Она даже «неприязненно» смотрела на Ханну. Тем не менее простота и сердечность, свойственная английской гувернантке, полюбились всем домочадцам, особенно Тане, привязавшейся к Ханне всей душой. С помощью словаря, а также знания французского и немецкого языков Соня стала понимать ее. Ханна усердно учила Сережу, Таню, Илюшу английскому языку, а когда кто‑то из детей заболевал, она заботливо ухаживала за ними, не позволяла вставать с постели, сдирала отшелушивавшиеся после скарлатины болячки, делала подарки. Однажды она подарила Сереже золотой английский соверен, фунт стерлингов, а Лёвочка замуровал его в угол фундамента пристройки к дому. Сделал он это тайно от строителей, во время их обеда, не забыв возместить сыну стоимость фунта российскими рублями. Ханна все делала от сердца, а потому занятия с детьми проходили душевно и непринужденно.

Кроме упоминавшихся уже немца — гувернера Федора Кауфмана, прибывшего в Ясную Поляну по рекомендации Афанасия Фета, католика из Фрибургского кантона, гувернера с «деланой улыбкой» m. Jules Rey, знавшего французский, немецкий, латинский и греческий языки, m. Nief, который на самом деле был чуть ли не виконтом Jules Montels, веселым, добрым, хотя и не особенно образованным, были еще добрейшая мисс Эмили Табор, т-те Гаше, Анни Филлипс… С каждым годом педагогов становилось все больше.

Гувернантка m‑lle Gachet у Тани, у мальчиков m. Nief, у Лёли — няня. А еще должны быть учителя, для которых необходимо подготовить флигель. В общем, в центре Сониной жизни тех лет царил культ образования. А Лёвочка еще успевал в это время целыми днями чистить лопатой сад, выдергивать крапиву и репейник, разбивать клумбы, сажать березы с мыслью о том, что когда‑нибудь это станет лучшим приданым для его дочерей.

К началу 1870–х годов перед Соней остро встал вопрос воспитания детей, сопряженный с дополнительными заботами и хлопотами. В общем, назревала пора очередной проверки на ее прочность. Муж постоянно размышлял о нирване, убеждая себя, что уход в нее гораздо интереснее и важнее для него, чем текущая жизнь. Он пребывал в состоянии интеллектуального бездействия, стыдился этой вынужденной праздности, мучился угрызениями совести. Применение себе находил покалишь в обучении детей, собственных и крестьянских. Лёвочка с воодушевлением читал Сереже, Тане и Илюше сочиненные им рассказы, а они их пересказывали, после чего он вносил поправки в уже написанное. В таком совместном творчестве рождались книжки для «всехнего» детского чтения. В общем, в доме воцарилась атмосфера ученичества, подтолкнувшая мужа взяться за изучение древнегреческого языка, мысленно «поселиться» в Афинах. Соне казалось, что он начал им заниматься нечаянно, «вдруг», словно Бог наслал на него «эту дурь». Но вскоре она убедилась, что именно занятия с Сережей подтолкнули Лёвочку к изучению классического греческого языка. Он стал активно готовить старшего сына к экзаменам для поступления в гимназию, пригласив с этой целью семинариста из Тулы в качестве учителя для Сергея, и сам стал усердно учиться. Продолжительных занятий Лёвочке не потребовалось, потому что уже вскоре он приступил к чтению Ксенофонта. Чтобы насладиться Гомером, ему понадобились лексиконы и побольше напряжения. Он все больше и больше приходил в восторг от Гомера, а попутно разочаровывался в собственной многословной «дребедени», подобной «Войне и миру». Теперь Лёвочка «жил» в Древней Греции, в Афинах, по ночам разговаривая по — древнегречески. В то время, кроме «Одиссеи» и «Илиады», прочитанных им в подлиннике, для него больше ничего не существовало. Он ругал всех переводчиков Гомера. Особенно доставалось Фоссу и Жуковскому за их «медово — паточный» перевод.

Соня была потрясена столь быстрыми успехами мужа, но еще больше — Лёвочкиным страхом, связанным с убеждением в том, что он сам так не напишет, что способен он только на «лишнее пустословие». Она, конечно, не соглашалась с подобными скептическими заявлениями, восхищаясь феноменальными способностями мужа, напоминая ему, что вся Москва только и говорит о том, как граф Толстой за три месяца выучил греческий язык. Особенно Соня расстраивалась из‑за того, что ей недоставало мужниной писательской работы, приносящей столько радости. Будучи «настоящей писательской женой», она очень близко к сердцу принимала их общее «авторское дело».

Летом 1870 года Соне пришлось «отнять Лёвушку» от груди. Она очень сильно переживала разрыв с каждым из детей, вызванный очередной ее беременностью. Так произошло и на этот раз, она знала, что новая беременность — это новый отказ от жизни не только для себя, но и для рожденных и подрастающих детей. Сколько же можно жертвовать?

12 февраля 1871 года Соня родила недоношенную, болезненную, белокурую Машу, о которой чуть позже Лёвочка напишет своему другу Александрин Толстой: «Слабый, болезненный ребенок: как молоко белое тело, курчавые белые волосики, большие странные голубые глаза, — странные по глубокому, серьезному выражению. Очень умна и некрасива. Это будет одна из загадок. Будет страдать, будет искать самое недоступное». Соне было не до этих проницательных характеристик мужа. Эта беременность стала особенной для нее, в чем‑то даже фатальной. Она заболела родильной горячкой, ей обрили налысо голову, а к новорожденной приставили кормилицу. Именно тогда на яснополянском небе появились первые предгрозовые тучи. Муж стал мрачен. Между ним и Соней «что‑то пробежало», какая‑то странная тень разъединила их, в них обоих что- то надломилось, указывая на неминуемый конец счастливой супружеской жизни.

Врачи не советовали Соне больше беременеть. Лёвочка был в ужасе от подобных заявлений, не желал мириться с этим и стал даже подумывать о разводе. Эта история целиком перевернула его представления о семейной жизни. Он стал готовиться к поездке в Оптину пустынь, хотел увидеться со старцем Амвросием, попросить его совета, чтобы разрешить собственные сомнения. Но поездка не состоялась, потому что семейные отношения наладились сами собой.

Вместо Оптиной пустыни Лёвочка поехал поправлять здоровье в самарские степи, «пахнущие Геродотом», лечился там кумысом, присматривал для покупки плодородные земли и скупал их по 20 тысяч рублей. Так Толстые обзавелись 2500 десятинами земли, купленными у Н. П. Тучкова неподалеку от Каралыка. Сделка оказалась очень выгодной и удачной. Теперь в самарских степях Соня каждое лето могла отдыхать с детьми, а муж, возродившийся после этой поездки, принялся преобразовывать яснополянский дом, который становился все более тесным для их большой семьи, постоянно пополнявшейся детьми. С южной стороны особняка вскоре появилась двухэтажная пристройка с двусветным залом на втором этаже, кабинетом и передней на первом. Дом украсила деревянная терраса. После этой реконструкции Соня вздохнула с облегчением, теперь она могла жить как «настоящая».

Итак, переболев, супруги, казалось, снова зажили «душа в душу». Но надолго ли? Слишком высокую цену заплатила Соня за свой компромисс с мужем. Так, с Божьей помощью, справившись с родильной горячкой, она снова забеременела.