Кончина СССР. Что это было? - читать онлайн книгу. Автор: Дмитрий Несветов cтр.№ 18

Все началось тогда, когда мы, российские депутаты, захотели делать свои реформы в России. Мы понимали, что нас загоняют в некий тупик, загоняют в некое, так сказать, стойло, из которого очень трудно будет выбраться. И нужно будет выполнять все то, что диктует Советский Союз. Это в конечном итоге и привело к Союзному договору, потому что очень важно было распределить полномочия между центром и союзными республиками; очень важно было определить границы самостоятельности, особенно в экономической сфере.

Ведь у нас в России не было своей собственности, все крупные предприятия принадлежали Советскому Союзу, поэтому говорить о приватизации, банковской системе, говорить о рынке вообще никакого смысла не было, пока мы не разберемся в этом хаосе. И когда говорят, что Союзный договор вел нас к конфедерации, еще к чему-то, все это чепуха. Союзный договор решал главную задачу, которую впоследствии мы решали в России: задачу распределения полномочий между центром и республиками. В 1992 году мы вынуждены были это делать, потому что нам в России тоже грозил распад. Мы подписали Федеративный договор, который потом как бы сошел на нет, но он решил свою задачу: он консолидировал все республики в едином государстве – в России. Потом это было отражено в Конституции, которую мы приняли. И эти положения действовали, они были очень важны, чтобы скрепить государство, не развалить его.

Некоторые, правда, считали, что главные консолидирующие силы – это армия, это КГБ, это номенклатура, которая может это все удержать силой. А нужно было создавать такие условия, при которых люди имели бы возможность реализовать свои способности свободно.

В связи с этим возникает вот какой вопрос. Понимало ли тогда российское руководство, когда билось за эти полномочия, за разделение власти и собственности между Союзным центром и Россией, какое, собственно, хозяйство, в каком экономическом, финансовом и всяком прочем состоянии ему достается? Осознавало ли сколь-нибудь отчетливо, что со всем этим в ближайшие не то что годы и месяцы, а в ближайшие недели и дни следует делать?

И было ли российское руководство уже тогда, в 1991 году, когда возник институт президентства, когда возникли собственно российские реальные властные структуры, единым? Совершенно очевидно, что на союзном уровне в самой атмосфере большой страны единства уже не было совсем. Были абсолютно разные настроения, в том числе сводившиеся к тому, что слишком много стало демократии и как бы поприжать, подкрутить покрепче…

Так вот, относительно российского руководства: понимало ли оно, что именно получит в управление, если отобьет у центра полномочия, и было ли оно единым в этом понимании?

Не было борьбы.

Естественно, никто тогда из нашего руководства не предполагал и не мог знать, в каком состоянии находятся, скажем, бюджет, валютный фонд, золотой фонд, резервы наши и прочее. Мы это стали понимать сразу, как только развалился Советский Союз и как только нам досталось его наследство. Вот тогда и встал вопрос о том, чтобы немедленно переходить к либерализации цен. Это рациональнее, чем повышать цены указами президента, как это сделали Горбачев и Павлов. Следующий шаг – приватизация, появление частной собственности и создание банковской системы, чтобы была возможность иметь кредиты, не залезая в бюджет. Потому что, если мы этого не сделаем, не сделаем первого шага к рынку, мы просто погибнем. Нужны были слишком большие деньги, для того чтобы все время восполнять их отсутствие в бюджете. Между 8 декабря 1991-го, когда были подписаны Беловежские соглашения, и 2 января 1992 года…

… когда началась ценовая либерализация и стартовали полномасштабные реформы…

Да, меньше месяца оставалось. Мы сразу поняли, что это все немедленно надо делать. Вообще-то либерализация по нашим планам была назначена на 16 декабря. Это нас Украина попросила на две недели перенести, для того чтобы все сделать одновременно.

А вот тогда, в августе, перед ГКЧП, вам было понятно, что ситуация уже такова, что всякие действенные меры могут носить теперь только чрезвычайный характер?

Вы знаете, я думаю, даже Борис Николаевич Ельцин, наше первое лицо, не предполагал, что в августе может случиться ГКЧП и что после этого создастся такая опасная ситуация. Едва ли кто предполагал. И мы, честно говоря, уехали в отпуска, уехали в довольно спокойном состоянии, потому что понимали, что Союзный договор фактически завизирован и будет подписан, а мы осенью как бы с нуля начнем свою новую жизнь и работу.

Когда мы говорим об этом историческом отрезке, всякий раз возникает один и тот же очевидный и естественный вопрос, и я задавал его всем своим собеседникам. Ситуация 1991 года во многом уже могла расцениваться как чрезвычайная и в политическом, и в экономическом, и в социальном плане.

Сейчас много говорят о том, что если бы тогда у союзного руководства хватило бы воли, чтобы ввести элементы чрезвычайного положения в стране или в каких-либо отдельных ее регионах, но только не в результате какого-то там «гвардейского мятежа» или путча элит, а в результате системного решения, то ситуацию можно было бы выправить. Мы знаем, что новый глава союзного правительства (тогда он назывался премьер-министром СССР) Валентин Павлов был горячим сторонником чрезвычайных мер и просил для себя у союзного парламента чрезвычайные полномочия. Есть свидетельства, в том числе Председателя Верховного Совета СССР Анатолия Лукьянова, в которых утверждается, что сам Горбачев говорил о необходимости разработки мер для введения чрезвычайного положения в стране еще весной 1991 года.