"Посмотрим, кто кого переупрямит...". Надежда Яковлевна Мандельштам в письмах, воспоминаниях, свидетельствах - читать онлайн книгу. Автор: Павел Нерлер cтр.№ 120

Наташа в порядке ^[684]. Она умудряется по-прежнему быть молодой и всегда в движении. Я ее за это высоко ценю… Она часто приходит ко мне, и мы всегда говорим о тебе.

Целую.

Генри закончил свою книгу? Майк уже в колледже? Какую специальность он выбрал? Никитка ^[685] – студент второго года. Он отличный мальчик с очаровательной улыбкой. Твоя Надежда Мандельштам.

Многоуважаемая Ольга Вадимовна!

Пишу Вам по поручению Надежды Яковлевны. Вы, вероятно, уже в курсе о прибытии второго тома, который по-русски будет издан в YMCA-PRESS под моим руководством (но, разумеется, без моего имени) – просто буду следить за печатанием. Н. Я. позволила произвести мне в рукописи множество сокращений там, где касается Ахматовой, которую она слишком часто лягает.

‹…›

Примите это во внимание, я думаю желательно, чтобы черновики не были сосредоточены в одном месте (т. е. у Брауна). Что Вы думаете по этому поводу?

‹…›

С глубоким уважением, Никита Струве.

‹…›

Дорогая Ольга Вадимовна,

Вчера ночью закончил – с огромным волнением – “машинопись” второго тома Н. Я. Мандельштам и спешу, согласно Вашему пожеланию, поделиться с Вами моими мыслями и впечатлениями.

Спору нет: книга эта и в целом, и в частностях очень резкая, и я могу понять желание несколько “сгладить углы”, особенно в отношении “личностей”. Но желание это, во мне во всяком случае, разбивается о нечто другое, гораздо более глубокое и важное. Эта резкость, во-первых, от такой подлинной боли, от такого ни с чем не соизмеримого страдания, что брать на себя ея “сглаживание” я лично не решился бы. Во-вторых же, эта резкость мне не кажется “мелочной”, “сведением счетов”, “бабьими сплетнями”. Так, например, несмотря на всю критику в отношении Ахматовой, книга пронизана такой глубокой любовью, нет, таким ея признанием и восхищением перед ней, что сама критика оказывается даже полезной. За “иконой” Ахматовой мы видим живого человека, со слабостями и недостатками, про которые только одна Н. Я. и может поведать, и это хорошо. Что касается таких людей, как Г. Иванов, Одоевцева и т. д., то, по-видимому, образ Мандельштама, созданный ими, действительно так чудовищно “деформирован”, что здесь Н. Я. находится в состоянии “законной самозащиты”. Про Бердяева, в сущности, ничего плохого не сказано, кроме того, что, будучи абсолютно лишен практического склада, он был жертвой каких-то темных личностей. Остается Харджиев, про которого как будто вы знаете больше и отношение к которому Н. Я., по Вашим словам, явно несправедливо. Но это, мне кажется, только примечания или оговорки в рецензии, или что-нибудь подобное.

В целом же, повторяю, мне эта вторая книга не представляется “снижением” по сравнению с первой. Тема ея даже еще больше углублена: при всеобщем молчании и равнодушии гибнет не только великий поэт, но поэт, чья поэзия – в этом тезис Н. Я. – является в последнем счете единственным “антидотом” бесовщины, завладевшей Россией. Задача Н. Я. не только защитить память о муже, поведать о нем и сохранить его литературное наследство, но и в том еще, чтобы показать всю глубину этой трагедии, т. е. т<ак> ск<азать>, именно не случайность гибели именно Мандельштама и именно такой гибелью. В этом контексте отношение к нему и его гибели “литераторов” и “литературы” приобретает решающее значение. Права или неправа Н. Я. в своей грандиозной схеме, это уже другой вопрос, но невозможно в чем бы то ни было “упрощать”, мне кажется, ея аргументацию. В каком-то смысле ея личные “нападки” поднимают тех, на кого она нападает, возносит их на уровень той трагедии, уразумение которой одно может, употребляя выражение Н. Я., привести к “катарсису”.

Вот всё, что я могу сказать. Конечно, мы говорили с вами в контексте английского издания, а не русского. Но и в этой связи, мне кажется, “бомба”, брошенная таким человеком, как Н. Я., может быть благотворной – для всех благополучных, “объективных” и чудовищно слепых литературоведов – текст препарированный по их “благожелательным” формулам. Пусть, если нужно, будет спор, а он будет, ибо вся религиозная установка Н. Я. всё равно для безнадежно отсталых западных позитивистов будет как ладан для черта. Но спор этот лучше, чем “цензура”.

Спасибо за то, что дали возможность провести несколько очень напряженных и мучительно-насладительных дней за чтением этой потрясающей книги. Передайте поклон Вашему мужу.

Искренне Ваш Александр Шмеман.

(Перевод с английского В. Литвинова. Комментарии В. Литвинова и П. Нерлера. Предисловие П. Нерлера)

Профессор Кларенс Браун (Clarence Brown) родился в 1929 году в Андерсоне (Южная Каролина). Учился в Duke University, где изучал древнегреческую и русскую литературу, а также в Институте военных переводчиков в Монтеррее, что в Калифорнии, где изучал немецкий язык (окончил в 1952 году). Военную службу проходил в качестве переводчика в Берлине. Демобилизовавшись в 1954 году, поступил в аспирантуру Мичиганского университета, где изучал лингвистику, а после женитьбы на Жаклин Дукень, астрофизике (бельгийке по происхождению), перевелся в Гарвардский университет, где учился у Р. Якобсона, Вс. Сечкарева, Р. Поджиоли и др.

Здесь в 1957 году и состоялось его первое знакомство с творчеством Осипа Мандельштама ^[688]. В 1962 году в Гарварде Браун защитил диссертацию “Жизнь и творчество Осипа Мандельштама” – первую в мире квалификационную работу о поэте!

Начиная с 1959 года и на протяжении последующих сорока лет Браун работал в Принстонском университете: сначала в отделе романских, затем славянских языков, а с 1972 года – в отделе сравнительного литературоведения. В конце 1960-х годов он вел спецкурсы по акмеизму, в значительной степени посвященные поэзии Осипа Мандельштама. Среди других его русских “любимцев” – В. Набоков, Е. Замятин и др.