Эдик. Путешествие в мир детского писателя Эдуарда Успенского - читать онлайн книгу. Автор: Ханну Мякеля cтр.№ 66

«Детский мир», самый известный универмаг для детей, сразу с приходом капитализма заполнился пластмассовым хламом и компьютерными играми; старых русских замечательных деревянных игрушек уже не найти даже с большими деньгами. Но матрешки, деревянные куклы, внутрь которых вложены подобные им мал мала меньше, все-таки еще сохранились в маленьких магазинчиках при гостиницах. Большинство из них, правда, щеголяет уже в облике политических карикатур: несколько Горбачевых, пара Ельциных, словно по старой памяти, — и десятки, и десятки творений, изображающих царя Путина.

Какие же они правдивые! Политика Путина и его супермафии заключается именно в этом: внутри Путина спит и ждет другой Путин поменьше, готовый родиться и вырасти больше прежнего, а внутри него опять новые и новые. Россия снова великая держава из-за своих сибирских нефтегазовых ресурсов и сырья, а в образ великой державы склочная демократия не вписывается — разве что только для виду. Должна быть преемственность, очевидно, она порождается и таким образом. Есть вероятность, что когда время Путина закончится, когда его по закону уже нельзя будет избрать снова, для него создадут наряду с должностью премьер-министра совершенно новый пост: может быть, верховного правителя? В качестве какого-нибудь сатрапа этот дзюдоист, пожалуй, сможет существовать и в будущем.

И что теперь, и что дальше? Не знаю. Если раньше я что-то видел смутно, то теперь не вижу уже ничего, кроме темноты. Не видит и Эдуард, когда я спрашиваю у него об этом. «Ханну, не знаю», — только и говорит он немного уныло. Но когда я спрашиваю снова, Эдуард неожиданно отвечает: «По-моему, Путин — это вариация Сталина. Только пожиже. Вокруг него непонятный народ, люди, которые сидят во власти и цели которых не известны. У нас страна, наполненная рабами. Все реальные лидеры были убиты в сталинское время. Брежневым они вообще были задушены. И поскольку теперь не растет новое свободное поколение, особых перемен не будет. Мы сидим на нефти, кичимся своим оружием перед любыми нациями и стремимся опять к лидирующему положению».

Позднее Эдуард еще дополнит эти размышления в Финляндии, когда мы будем сидеть лицом к лицу в конце января 2008-го: «Помимо того, что есть царь, повсюду, вплоть до каждой деревни, есть царьки, чиновничество, которое держит власть в своих руках. Оно не хочет отказываться от нее и предоставляемых ею возможностей получать мирские блага. Так и юстиция стоит на том же фронте и держит сторону остальных чиновников, толкует закон в их пользу. От привилегий не отказываются, систему менять не хотят. А раз так, она и не изменится».

Хотя Россия опять начинает постепенно входить в предреволюционное состояние, ничего не произойдет, революции не будет. Следы революции коммунистов ужасают, этот режим не будет восстановлен, думаю я. Россия, по-видимому, сама всегда превращает себя в государство, в котором лишь одна ограниченная группа населения получает власть и максимальные блага.

Сейчас живем так, завтра будем по-завтрашнему. Завтрашний день всегда далеко. Вожди и народ со своими чаяниями, по-видимому, никогда на самом деле не встречаются. Если русский, Эдуард в их числе, к чему-то и привык, то к тому, что ничто не является тем, чем кажется. Он тем не менее надеется, мечтает и ждет — а заодно готовится к самому худшему. Этому его научила вековая история. Как об этом написал еще Пушкин в 1834 году в своем стихотворении «Если жизнь тебя обманет…»:

4

Что в конце концов Эдуарду нравилось в Финляндии? Эдуард никогда не был человеком, который сидит на месте, уставившись в стену. Работа кипит, как говорится, а у Эдуарда кипела всегда. Даже в Финляндии он всегда носил с собой Россию. Эмигрантская доля была бы для него, вероятно, еще труднее, чем для других. Когда Эдуард в свое время помышлял о переезде в Финляндию, я умерял его пыл, хотя речь шла о своего рода экспериментальной игре, мечте, которая созрела в трудных условиях родины. По всему я уже понял, что Эдуард на самом деле не смог бы жить здесь, даже если телом и мог бы.

Тем не менее в своих намерениях он был серьезен, что показывает письмо от марта 1989 года. Эдуард спрашивает прямо: «Ханну, возможно ли купить в Хельсинки квартиру?» И рассказывает затем о возможных публикациях за рубежом, подсчитывает суммы в валюте и говорит, что устроила бы даже скромная квартира. Затем он возвращается к своему вопросу: «Ну, Ханну, как тебе мысль? Реалистичная? Пожалуйста, напиши мне, что ты думаешь. И пиши чаще, хоть пару слов. Без них здесь скучно».

Пришлось написать прямо, что покупка квартиры не реальна. Таких денег у Эдуарда, да и у меня, не найдется.

Русский в роли эмигранта может оказаться в еще более сложном положении, чем многие другие. Он зачастую неистово тоскует по дому и видит минувшее в новом свете. Трудности улетучиваются. А если и вспоминаются, то сакрализуются: родины, оставшейся позади, другим касаться непозволительно. Только он может критиковать ее, другим не разрешается вмешиваться в его туманные иллюзорные картины. Эмигрант привязан к стране, которая существует только в его памяти. А Россия забыла своих эмигрантов; ей не до них. Так что любовь к бывшей отчизне оказывается без взаимности. Это синдром, которому я не нахожу подходящего названия. Синдром русского эмигранта?

Приходит на память, что хотел спросить об этом у Оути Парикки. Я читал ее замечательную книгу, написанную на основании увиденного, пережитого, прочитанного и услышанного, — букварь «Мать-Россия» (Atena, 2007). Парикка комментирует рассказ своей подруги Галины. У той знакомая эмигрировала, но страшно тосковала по дому. В новой стране все шло слишком легко, и она скучала по вечным трудностям. Они тоже превратились в часть более правильной, настоящей жизни.

Не знаю, скучал бы Эдуард именно по своим трудностям. Но по всему остальному — конечно. Может ли писатель вообще жить без своего языка, без той страны, в которой на самом деле только на нем и говорят? Может статься, что Эдуард поэтому приезжал в Финляндию один, только если не находилось спутников. Меня в качестве спутника было недостаточно, я не был «Россией». В поездках его чаще всего сопровождал Толя, а потом уже и жена. Первая, Римма, так и не успела побывать в Финляндии, в те времена хорошо если нам удавалось вытащить через границу Эдуарда. Приезд всей семьи (или хотя бы ее части) означал бы опасность, риск возможной перебежки, думали в Советском Союзе.

Толя, этот «ты кто», или Анатолий Юрьевич Галилов, был долгое время лучшим спутником Эдуарда. Толя не велик ростом, да и вообще на вид не силач, но все решает внутренняя сила, а не внешние параметры человека. Титул Толин официально звучал как литературный секретарь, но он не только хорошо печатал на машинке и решал юридические вопросы. В поездках Толя варил самый лучший чай, Толя умел готовить любимые блюда Эдуарда, Толя знал, как плохое настроение патрона или его беспокойство по поводу будущих переговоров о заключении контракта переложить на лучший курс. Хлопот хватало. Всегда был какой-то повод для забот — так обстоит дело и сейчас, — и всякий раз Толе приходилось, не сходя с места, размышлять над решением бог знает какого спора о патентных или авторских правах.