Карамзин - читать онлайн книгу. Автор: Владимир Муравьев cтр.№ 66

8 августа в Москве был получен приговор Новикову. Стало ясно, что именно ставится ему и его товарищам в вину: «Рассматривая произведенные отставному поручику Николаю Новикову допросы и взятые у него бумаги находим мы, с одной стороны, вредные замыслы сего преступника и его сообщников, духом любоначалия и корыстолюбия зараженных, с другой же, крайнюю слепоту, невежество и развращение их последователей. На сем основании составлено их общество; плутовство и обольщение употребляемо было к распространению раскола не только в Москве, но и в прочих городах. Самые священные вещи служили орудием обмана.

И хотя поручик Новиков не признается в том, чтобы противу правительства он и сообщники его какое злое имели намерение, но следующие обстоятельства обнаруживают их явными и вредными государственными преступниками».

Далее шли обвинения по пунктам: «Они делали тайные сборища»; «Мимо законной, Богом учрежденной власти дерзнули они подчинить себя герцогу Брауншвейгскому, отдав себя в его покровительство и зависимость»; «Имели они тайную переписку с принцем Гессен-Кассельским и с прусским министром Вельнером изобретенными ими шифрами и в такое еще время, когда берлинский двор оказывал нам в полной мере свое недоброхотство»; «Они употребляли разные способы, хотя вотще, к уловлению в свою секту известной по их бумагам особы; в сем уловлении, так как и в помянутой переписке, Новиков сам признал себя преступником»; «Издавали печатные у себя непозволительные, развращенные и противные закону православному книги».

Заключался указ текстом собственно приговора: «Впрочем, хотя Новиков и не открыл еще сокровенных своих замыслов, но вышеупомянутые обнаруженные и собственно им признанные преступления столь важны, что по силе законов тягчайшей и нещадной подвергают его казни. Мы, однако ж, и в сем случае следуя сродному нам человеколюбию и оставляя ему время на принесение в своих злодействах покаяния, освободили его от оной и повелели запереть его на пятнадцать лет в Шлиссельбургскую крепость».

Даже малосведущий, но объективный человек легко мог бы разглядеть натяжки в обвинении, однако указание на то, что «поручик Новиков не признается в том, чтобы противу правительства он и сообщники его какое злое имели намерение», и что «Новиков не открыл еще сокровенных своих замыслов», значило, что этим указом следствие не прекращается. И действительно: Прозоровскому было дано указание допросить «сообщников Новикова» — членов его ложи, товарищей по Типографической компании. Среди предложенных им вопросов был и такой, в котором упоминалось имя Карамзина: «Неоднократные посылки в чужие края Шварца, барона Шредера, Кутузова, Карамзина, так и отправление студентов из Вашего сборища без позволения правительства навлекли уже правительству подозрение: то и открыть Вам о причинах отправления тех людей, и какие от Вашего сборища даны наставления, кои Вам и объявить при сем, а равно и какие Вы получали уведомления от ваших посланников».

На этот вопрос Трубецкой отвечал: «Что касается до Карамзина, то он от нас посылан не был, а ездил вояжиром на свои деньги». Таким же был и ответ Лопухина.

В своем донесении Екатерине Прозоровский сообщал, что отказался от дальнейшего расследования о Карамзине, но все же допросил его. Д. Н. Бантыш-Каменский, который при написании биографии Карамзина пользовался свидетельствами современников, сообщает, что в руках императрицы были «подлинные речи» Карамзина, то есть собственные письменные ответы на пункты допроса, которые «свидетельствовали благонамеренность сочинителя».

Распространившиеся после высылки Трубецкого и Тургенева (Лопухин был оставлен в Москве «ради престарелого отца») слухи, что Карамзин также выслан — а он в это время, как обычно, жил у Плещеевых в Знаменском, — может быть, являются косвенным свидетельством того, что готовилось какое-то распоряжение и насчет него.

Описанию царствования Екатерины II после разгрома новиковского кружка в воспоминаниях И. В. Лопухина посвящено три странички.

С арестом Новикова фактически прекратилась издательская и масонская деятельность его кружка. В дальнейшем члены Типографической компании и масонских лож уже не образовывали какой-либо организации; каждый, включая и Новикова после освобождения его из заключения в 1796 году, храня верность просветительским идеям 1780-х годов, по мере сил и возможности участвовал в культурно-просветительской жизни. В ореоле памяти о славном «новиковском десятилетии» они пользовались всеобщим уважением.

В отличие от Ивана Владимировича Лопухина, который до конца 1796 года (то есть до смерти Екатерины II, которая скончалась 6 ноября 1796 года) жил «очень спокойно», Карамзин покоя не имел. С печалью подводил он итог 1793 года: «Нынешний год и для меня был не весьма счастлив; сердце мое с разных сторон было тронуто. Как мало истинных приятностей в жизни и как много неприятностей! Может быть, следующий год будет еще хуже».

А в преддверии 1796 года он пишет: «Больше и больше теряю охоту быть в свете и ходить под черными облаками, которых тень помрачает в глазах моих все цветы жизни». В августе 1796 года он задает Дмитриеву грустный риторический вопрос: «Долго ли жить нам под гнетом рока?»

Конечно, и в эти годы Карамзин не всегда пребывал в таком настроении: «Иногда забываюсь и отдыхаю: берусь за книгу, за перо или иду гулять — вот лучшие мои минуты! Жаль, что их немного!» Он ведет светскую жизнь, посещает балы, ухаживает за женщинами, играет в карты — как он замечает в одном из писем 1795 года Дмитриеву, «многим кажется мое состояние приятным и завидным».

Действительным спасением было творчество. В письмах Дмитриеву он не раз возвращается к этой теме. В том самом письме, в котором он сетует: «Долго ли жить нам под гнетом рока?» — он пишет: «Наскучь горестью и скукою, мой любезный друг, и будь весел, как ребенок, сидящий на деревянном коне своем. У тебя есть Пегас: садись на него и погоняй изо всей мочи; чем грустнее твоему сердцу, тем сильнее погоняй его: он размычет твое горе по красным долинам Фессалии. Поэт имеет две жизни, два мира: если ему скучно и неприятно в существенном, он уходит в страну воображения и живет там по своему вкусу и сердцу, как благочестивый магометанин в раю со своими семью гуриями. Vive et scribe!» ^[8]