Карамзин - читать онлайн книгу. Автор: Владимир Муравьев cтр.№ 52

Глядя на европейские гражданские учреждения, на государственное устройство Англии, анализируя, сравнивая их с российскими, отдавая должное их положительным качествам, Карамзин тем не менее не делает вывода о том, что России надо скорее перенять все это. Всего через какие-нибудь три четверти года после вдохновенной речи в защиту быстрых преобразований Петра Великого, но также — и это очень важно — после не книжных, а собственных наблюдений над жизнью в Германии, Швейцарии, Франции и Англии он приходит к выводу, которому останется верен всю жизнь: «Всякие гражданские учреждения должны быть соображены с характером народа; что хорошо в Англии, то будет дурно в иной земле. Недаром сказал Солон: мое учреждение есть самое лучшее, но только для Афин».

В те годы, когда Карамзин в благословенном жилище на Чистых прудах мечтал о новой славе русской литературы и когда путешествовал по Европе, Гёте писал роман «Годы учения Вильгельма Майстера». Роман этот принадлежал к жанру так называемых воспитательных романов и рассказывал о становлении молодого человека, о самовоспитании. «Достичь полного развития самого себя, такого, каков я есть, — вот что с юных лет было моей смутной мечтой, моей целью», — говорит герой этого романа. То же мог сказать о себе и Карамзин.

Век Просвещения выдвинул на передний план проблемы учения и воспитания. «Эмиль, или О воспитании» Руссо, «Путешествие молодого Анахарсиса по Греции» Бартелеми, «Агатон» Виланда, «Антон Рейзер» Морица и другие известнейшие произведения европейской литературы XVIII века посвящены именно этой проблеме. В сознании деятелей Просвещения годы учения стоят очень высоко, и значение этих лет в жизни и судьбе человека представляется определяющим.

Карамзин, по его собственному выражению, шел «путем своего века». В полном соответствии с духом века Просвещения он в упорной учебе, в анализе каждого факта и события своей жизни накапливал знания и жизненный опыт — проходил свои годы учения, которые тогда (в том числе и у Гёте) понимались не как усвоение какой-то суммы школьных познаний, а именно как сочетание образования и жизненного — духовного и гражданского — опыта.

Такие годы учения, наверное, точнее нужно бы назвать: познание мира. «Человек знает самого себя, — пишет Гёте, — лишь поскольку он знает мир, каковой он осознает только в соприкосновении с собою, себя же — только в соприкосновении с миром».

Годы учения творческого человека — это растворение себя в мире, впитывание всех впечатлений, которые формируют его, но которые затем он подчиняет себе и сам становится личностью.

Годы учения — это годы влияний. Такими они были и у Карамзина. Проявление воли в эти годы у него направлено на получение определенных знаний, на выбор учителей, на преодоление мешающих (к счастью, их было не так уж много) обстоятельств и соблазнов. В эти годы окружающий мир — люди, события, обстоятельства, культура прошлая и настоящая, впечатления, природа, собственные чувства и ощущения, душевные переживания составляют биографию, и прежде всего биографию души. В будущем, когда кончится учение, взаимоотношения с миром изменятся и биография обретет иные качество и ритм. Годы учения сменятся годами зрелой деятельности, творчества и труда.

Подводя итоги путешествия, Карамзин писал, что он возвратился в Россию «тот же, каков поехал, только с некоторыми новыми опытами, с некоторыми новыми знаниями, с живейшею способностию чувствовать красоты физического и нравственного мира». За два года с двумя месяцами путешествия его решение посвятить жизнь литературе также осталось неизменным.

Для молодого русского дворянина конца XVIII века решение стать профессиональным литератором и пренебречь государственной службой было неординарным. Хотя многие и очень уважаемые люди занимались писательством, оно в глазах общества и власти считалось делом несерьезным, забавой, любительством. Развлечением и отдыхом отдел были литературные занятия императрицы Екатерины II, ее сочинения — любительство чистой воды. Но даже действительно одаренный огромным литературным талантом и понимающий, что в истории его имя останется именно благодаря ему, «первый российский поэт» Г. Р. Державин посвящал поэзии лишь досуг, остававшийся от государственной службы. Совсем по-другому смотрел на литературу Карамзин, он называл авторство «святым делом».

Отказавшись от службы, Карамзин мог надеяться только на литературный заработок, иного источника дохода он не имел. Однако издатели тогда не платили авторам, считая, что те должны удовлетворяться той славой, которую доставляет им публикация их произведений, и очень мало платили за переводы. Но перед Карамзиным был издательский пример Новикова, и он пришел к единственно верной в его обстоятельствах мысли: ему следует выступать одновременно и писателем, и издателем.

Наверное, идея о своем журнале, издание которого благодаря подписчикам могло бы обеспечить верный и постоянный доход, возникла у Карамзина еще в Москве, до отъезда, а во время путешествия он укрепился в ней, обдумал необходимые практические действия по изданию журнала и даже начал над ним работу.

Карамзин приехал в Петербург 15 июля 1790 года. Отплыв из Лондона десять или одиннадцать дней назад, он прибыл в Россию в то же число, в какое выехал из английской столицы, таким образом, благодаря принятому в России юлианскому календарю вернул себе те 11 дней, которые были утрачены им при выезде за границу.

В Петербург, вспоминает историк и архивист Д. Н. Бантыш-Каменский, Карамзин явился франтом: «в модном фраке, с шиньоном и гребнем на голове, с лентами на башмаках».

Как раз в день приезда Карамзина палата Петербургского уголовного суда приняла по указу императрицы к судебному производству законченное следствием дело Радищева о сочинении им «возмутительной книги». 17 июля состоялся последний допрос Радищева Шешковским. Следователь спрашивал, с каким намерением посылал Радищев свою книгу в чужие края Кутузову и не намеревался ли ее там печатать. Радищев отвечал, что посылал лишь по дружбе, для прочтения, а печатать ее в чужих краях намерения не имел. Конечно, с возвращением Карамзина этот допрос никак не связан, но можно предположить (и Карамзину, наверное, приходила такая мысль), что следователи могли бы обратить внимание и на него. Опасение не лишено было оснований, что и показали дальнейшие события.