Лина волновалась, что Сергей до сих пор не объяснил, как добраться до Поленова. Если она отправится, как планировала, со «знакомыми знакомых» пароходом по Балтийскому морю, как попасть из Ленинграда в Москву?
[280] Сможет ли Сергей договориться относительно отдельного купе в поезде для нее и детей? И как доехать из Москвы до Тарусы, расположенной на противоположном от Поленова берегу Оки? Вместо того чтобы прислать подробные инструкции, Сергей сообщил, что отправляется в очередное турне – на этот раз на Кавказ, в Баку и Тбилиси.
«Не могу выразить, как мне одиноко без тебя, – написала Лина Сергею 25 июля 1935 года, и по-русски, и по-английски. – Не могу выразить, как хочу видеть тебя»
[281]. По крайней мере, на этот раз ее мольбы были услышаны. Спустя два дня Сергей написал подробное письмо, содержавшее необходимую информацию, с вариантами проезда в СССР и через Финляндию, и через Польшу, с фамилиями и координатами тех, кто сможет в случае необходимости оказать помощь. Он посоветовал поехать в Москву поездом. Святослав, которому в то время было 11 лет, запомнил, как они с семилетним братом дрались подушками и играли в прятки в пустом вагоне первого класса. Затем Лина должна была отправиться в Большой театр, к администратору, за путевкой в Поленово. Она должна настоять, чтобы в Тарусу ее отвезли на легковой машине, а не на автобусе или грузовике.
Прежде чем заняться упаковкой вещей, Лина посетила последний прием в советском посольстве в Париже. Среди гостей супругов Потемкиных были режиссер Таиров, актриса Алиса Коонен (ведущая актриса Таирова и его жена), а также писатель и журналист Илья Эренбург. Все они давно и настойчиво уговаривали Прокофьевых переехать в Советский Союз. Лина уехала 31 июля, взяв с собой оперные арии, которые планировала исполнить на радио в Москве. Она также взяла оркестровую версию «Гадкого утенка». Когда Лина с детьми приехали в Поленово, им удалось побыть вместе с Сергеем всего три дня, прежде чем он уехал на трехнедельные гастроли на Кавказ. Лина, конечно, была разочарована; они не виделись три месяца, а теперь, приехав в Россию, она опять осталась одна. В телеграмме, отправленной мужу в Баку, Лина жаловалась: «Баня – как тюрьма. Дети не слушаются. Измучилась. Целую. Возвращайся скорее»
[282].
Продержавшись в Поленове все лето, Лина осталась в России до самой зимы, рассчитывая, что ее пригласят выступать на радио. В конце октября в соответствии с гастрольным графиком Сергей поехал с детьми в Париж, а Лина поселилась в гостинице «Националь», расположенной в центре Москвы, и окунулась в водоворот советской жизни. Она написала Сергею, какие песни и когда будет петь по радио; первое выступление должно было состояться спустя месяц после ее 38-го дня рождения. 21 ноября в 20:20 народные песни в ее исполнении должна была транслировать радиостанция имени Коминтерна, одна из самых мощных и совершенных в мире. 30 ноября в 12:15 Лина должна была исполнять киргизские мелодии без текста. Этого она и боялась. Лина отказывалась, заявляя, что это недостаточно серьезная музыка – ниже ее голосовых возможностей, – но у нее не было выбора. Руководство Всесоюзного радиокомитета ожидало, что она исполнит популярные народные песни, которые диктовало время, и тем самым покажет, что элегантная светская львица из Парижа может быть настоящей коммунисткой.
И в довершение всего программа, с которой она хотела выступить 23 ноября (трансляция должна была вестись через другую, менее мощную радиостанцию), подверглась уничижительной критике. Лина узнала, что выбранный ею репертуар, включавший арии из оперы Вагнера «Лоэнгрин» и «Турандот» Пуччини, был признан неинтересным – вернее, невыносимо скучным. Она предложила сделать программу более живой и яркой. Вагнера можно убрать, а Пуччини исполнить между ариями Мануэля де Фальи (композитора с ее испанской «родины») и Габриэля Форе. Нашлось место и для «Росянки» Стравинского. В преддверии выступлений на радио Лина дала частный концерт, выступив с отрывками из оперы Моцарта «Женитьба Фигаро» и мистерии Дебюсси «Мученичество святого Себастьяна». Последняя, сообщила она Сергею, «имела огромный успех у дам»
[283].
А вот выступления на радио вызвали разочарование; серьезное профессиональное поражение заставило ее чувствовать себя неловко. С самого начала все шло наперекосяк. Не было четкой договоренности с радиокомитетом о материально-техническом обеспечении, все приходилось переигрывать на ходу; кроме того, контракт был заключен слишком поздно, и Лине выплатили только половину обещанной суммы, о чем она узнала, только когда пришла за деньгами в сберкассу. Рояль привезли в последнюю минуту, он не поместился в ее номере, и Лине пришлось переехать в другую комнату. Первый аккомпаниатор не явился, а второй, пришедший на замену, плохо умел играть с листа. У дирижера Александра Гаука не было ни желания, ни времени на репетиции.
В довершение всего Лина подхватила насморк, а гомеопатические средства (единственные лекарства, позволенные Христианской наукой) было не достать. Она постаралась взять себя в руки, поскольку концерт нельзя было откладывать. Но Лина и сама понимала, что спела неважно. Сочувствующие обвиняли в неудаче радиокомитет – «кому был нужен фольклор, особенно такой?», но смущенно признавали, что на репетиции она пела лучше
[284]. Кроме того, Лина жалела, что так и не смогла спеть «Гадкого утенка».
Второе выступление прошло не лучше. Возможно, на ее счастье, был слабый сигнал, и даже те слушатели, у которых были хорошие приемники, с трудом могли расслышать ее пение из-за пронзительного писка. По понятным причинам передачу в конце ноября поспешно отменили. Лине сказали, что, возможно, она выступит в январе. С того времени радиокомитет оборвал всякие контакты с певицей – Лине даже не выдали пропуск в здание радиокомитета на улице Горького, – а когда она столкнулась с Гауком, тот смущенно отвел глаза. Не сбылась ее надежда исполнить «Гадкого утенка» под его управлением. По телефону Лина рассказала Сергею о своем провале, но они быстро прервали беседу из-за плохой слышимости и любопытных телефонистов. Она написала ему горестное, полное жалоб письмо, в котором подробно рассказала о том, что разочаровалась в себе, Гауке и радиокомитете. «Ну, все, хватит, – заявила смертельно оскорбленная Лина, – баста!»
[285]
Сергей ответил из Касабланки 5 декабря. «Ты так долго не писала, что я уже начал беспокоиться». Сергей сразу заподозрил, что выступления на радио прошли неудачно… В отношении отмены передачи 30 ноября и провального первого выступления он осторожно заметил, что «да, обидно, но так бывает»
[286]. Досадно, написал он, что Лина не сумела продемонстрировать москвичам свою «великолепную вокальную технику»
[287]. У нее действительно была хорошая техника, но вокальные данные были весьма средними. Кроме того, Лина так и не смогла избавиться от страха перед аудиторией. «Но что касаемо радио, то люди там в чем-то замечательные, доброжелательные, а в чем-то нелепые», – высказал он свое мнение
[288]. Лина была поражена. «Они не замечательные, а отвратительные, – ответила она, – не нелепые, а неотесанные, и всем известно, что в этом сумасшедшем доме полная неразбериха»
[289]. Она была права.