Шелепин - читать онлайн книгу. Автор: Леонид Млечин cтр.№ 20

– Заковать в кандалы.

Николая Месяцева Шелепин в 1955 году опять взял в ЦК заведующим отделом пропаганды и агитации, а на следующий год сделал секретарем ЦК ВЛКСМ по идеологии.

«В последний раз я видел Сталина вблизи 21 января 1953 года, – вспоминал Михаил Халдеев, – на торжественном заседании, посвященном 29-й годовщине со дня смерти В. И. Ленина в Большом театре…

Затылок Сталина был уже явно склеротический, весь в красных прожилках, волос мало, они отдавали рыжеватым цветом. Когда он оборачивался, то просматривались и оспины на лице. Помню, меня удивил его низкий лоб – совсем не такой, как изображали на портретах. В правой руке он держал карманные часы и каждые семь-восемь минут подзывал к себе Маленкова, чтобы спросить, как долго будет продолжаться доклад. И всякий раз Маленкова заверял Сталина, что ровно полчаса, не больше. Видно было, что Сталин плохо себя чувствует, ему тяжело дается пребывание на людях».

В сталинские времена комсомол был суровой школой.

«Мое поколение долго, вплоть до ХХ съезда КПСС, не располагало достоверной информацией о положении в партии, стране и жило во лжи», – писал на склоне лет Александр Шелепин.

Владимир Семичастный, шедший за Шелепиным, можно сказать, след в след (он возглавил после него комсомол, а потом сменил его и в ЦК КПСС, и на Лубянке), сформулировал это так:

– Чем отличались советские кадры? Чтобы продвинуться и занять пост, надо семь сит пройти, шишки и синяки набить. Через семь сит прошел, а на восьмом застрял…

Многие комсомольские функционеры копировали худшие черты своих партийных опекунов: чинопочитание, послушание и умение внимательно слушать вышестоящих, писал Михаил Федорович Ненашев, секретарь Челябинского обкома партии, а затем заместитель заведующего отделом пропаганды ЦК КПСС. Аппарат комсомола, особенно в его верхнем эшелоне, в фарисействе мало чем уступал иезуитам.

Наиль Биккенин, который много лет проработал в ЦК партии, писал:

«Я безошибочно мог определить в аппарате ЦК бывших комсомольских работников по тому, как они садились и выходили из машины. Такую непринужденность и автоматизм навыков можно было приобрести только в молодости».

«Комсомольские деятели – это никакая не молодежь, а специфическая категория – чиновничий подрост, смена аппаратного руководства, – записал в дневнике Алексей Кондратович, заместитель Твардовского в „Новом мире“. – Это люди, заранее планирующие свою жизнь в руководителях. Молодые люди, еще ничего не сделавшие в жизни и не накопившие никакого запаса впечатлений, опыта, кроме начально-руководящего, уже призваны руководить, учить, воспитывать. Не случайно именно комсомольские деятели – самые консервативные из всех возможных у нас деятелей. Усвоив самую главную заповедь – держи и не пущай! – не пущают. Их легко натравить, напустить на кого угодно, они по-молодому энергичны и услужливы. Но и они легко поддаются растлению, ибо в сущности уже растлены».

По словам Николая Месяцева, даже в сравнении с 1930-ми годами в последние сталинские годы ситуация в комсомоле ухудшилась – меньше самостоятельности, больше бюрократизма и власти.

В комсомольском аппарате многие делали карьеру, сочиняя доносы на своих начальников, зная, что это лучший способ продвинуться.

Вячеслав Иванович Кочемасов был секретарем ЦК ВЛКСМ с весны 1949-го до осени 1955 года. Он вспоминал, как и на него написали донос: сам, дескать, сын кулака, а жена его – дочь врага народа. А ее отец между тем был секретарем обкома. Его в годы террора расстреляли, мать посадили в тюрьму, а дочь отправили в Горький, где она и познакомилась с Кочемасовым.

Донос передали на рассмотрение Шелепина. Тот пригласил к себе Кочемасова.

– Поговорили, но чувствую, не за тем меня позвал, – рассказывал Кочемасов. – Жду. Он перешел к делу: «Я тебе одну бумагу покажу». Открыл сейф, достал этот донос. Я прочитал. Шелепин говорит: «Ты не обращай внимания и не переживай». И при мне разорвал его и в корзину. Так два раза было…

Не много было в советской истории руководителей, способных на такой поступок. Разорвать анонимку означало взять на себя всю ответственность. Вышестоящие товарищи всегда могли заподозрить его в соучастии: почему не реагировал на сигнал масс? Покрываешь врагов народа?

Один первый секретарь обкома на Украине рассказывал, как на него написали анонимку, что он ходит на гулянки, играет на гармошке, а репертуар у него не очень. Порядок был такой: анонимки разбирались, но того, о ком писали, не вызывали и письмо ему не показывали. Если анонимка не подтверждалась, то человек мог ничего и не узнать. Руководителю области повезло. Анонимку разбирал второй секретарь ЦК Украины Иван Кондратьевич Лутак, доложил хозяину республики. Тот, прочитав анонимку, сказал:

– Слава богу, хотя бы один первый секретарь обкома и играет, и танцует, и поет, и областью хорошо руководит…

По словам Кочемасова, Александр Николаевич Шелепин был простым и достойным человеком, не терпел бюрократических тягомотных заседаний и не читал нотаций.

С Вячеславом Ивановичем Кочемасовым я беседовал, когда он уже вышел на пенсию. Из ЦК комсомола его перевели на работу в посольство СССР в ГДР, потом он был заместителем председателя Госкомитета по культурным связям с зарубежными странами. В 1962 году его назначили заместителем председателя Совета министров РСФСР; он курировал республиканское Министерство культуры, Госкомитет по делам издательств, полиграфии и книжной торговли. Он оказался последним советским послом в ГДР. Очень спокойный, выдержанный и любезный, Вячеслав Иванович вполне подходил для дипломатической работы…

5 марта 1953 года, со смертью Сталина, началась новая эпоха, но мало кто это понимал. Поначалу аппарат, чиновники всех рангов соревновались в выражении скорби, считая, что именно этого от них ждут.

Писательница Валерия Герасимова, первая жена руководителя Союза писателей Александра Александровича Фадеева и двоюродная сестра известного кинорежиссера Сергея Аполлинариевича Герасимова, так описала траурный митинг, состоявшийся в Союзе писателей 10 марта:

«Что-то завывал Сурков, Симонов рыдал – сначала и глазам не поверила, – его спина была передо мной, и она довольно ритмично тряслась… Затем, выступив, он сказал, что отныне самой главной великой задачей советской литературы будет воссоздание образа величайшего человека („всех времен и народов“ – была утвержденная формулировка тех лет).

Николай Грибачев выступил в своем образе: предостерегающе посверкивая холодными белыми глазами, он сказал (примерно), что после исчезновения великого вождя бдительность не только не должна быть ослаблена, а, напротив, должна возрасти. Если кто-то из вражеских элементов, возможно, попытается использовать сложившиеся обстоятельства для своей работы, пусть не надеется на то, что стальная рука правосудия хоть сколько-нибудь ослабла…

Ужасное собрание. Великого «гуманиста» уже не было. Но страх, казалось, достиг своего апогея. Я помню зеленые, точно больные, у всех лица, искаженные, с какими-то невидящими глазами; приглушенный шелест, а не человеческую речь в кулуарах; порой, правда, демонстрируемые (а кое у кого и истинные!) всхлипы и так называемые «заглушенные рыдания». Вселюдный пароксизм страха».