Горбачев и Ельцин. Революция, реформы и контрреволюция - читать онлайн книгу. Автор: Леонид Млечин cтр.№ 72

— Борис Николаевич, как вам тут, в Москве?

Он махнул рукой:

— Даже не спрашивайте!..

Повернулся к Броневому:

— Вы — сибиряк?

— Можно сказать — да, работал в Иркутске.

Борис Николаевич повернулся к сопровождавшим его чиновникам из министерства культуры:

— Почему вы не даете людям звания?

А Броневому никак не присваивали звание народного артиста СССР. Слова Ельцина оказалось достаточно. Через несколько дней коллеги уже поздравляли Броневого.

Встреча Ельцина в московском Доме политпросвещения с пропагандистами продолжалась шесть часов. Борис Николаевич говорил очень откровенно и свободно. Такого еще не было.

Ельцина спросили, почему освобожден от должности второй секретарь Октябрьского райкома партии.

— Он снят с работы и получил партийное взыскание, — ответил Борис Николаевич. — Квартиру в многоквартирном доме он отгрохал себе барскую, с персональным камином и персональной дымовой трубой, пронизавшей весь дом. Таким князьям не место в партии! На партработе должны работать кристально чистые люди…

Забавно перечитывать эти слова сейчас, когда новая номенклатура понастроила себе дворцов. Стремление к обогащению, которое стало так заметно при новой власти, естественно, но Ельцин, став президентом, не сделал ничего, чтобы помешать разложению своих чиновников. Даже скорее это поощрял. Во всяком случае за камин в квартире он больше не увольнял.

С горожанами первый секретарь беседовал участливо, интересовался их делами и мнением, не отмахивался от чужих забот. С руководителями говорил жестко. Городская номенклатура, избалованная тихими гришинскими временами, пришла в ужас. Несправившихся Ельцин сразу же снимал с работы. Находил новых, из них тоже немногие уцелели. Он привел в Мосгорисполком Юрия Михайловича Лужкова, который многие годы будет его верным союзником.

Вторым секретарем горкома сделали Василия Георгиевича Захарова, первого заместителя заведующего отделом пропаганды ЦК.

«В январе 1986 года мне позвонили из приемной М. Горбачева и предложили через час явиться к “самому”, — вспоминал Захаров. — Спросил: надо ли взять какие-то материалы? В ответ — нет. Я немало удивился, не каждый день вызывают к генеральному…»

В кабинете генерального сидел Ельцин…

— Ты знаешь, произошла смена руководства в Московском горкоме, — объяснил Михаил Сергеевич. — Борис Николаевич подбирает кадры, в первую очередь секретарей горкома. Он сам хороший хозяйственник, строитель. Но Москва — это столица, здесь огромные культурные ценности, активная культурная жизнь, целая армия работников науки и образования, культуры. Тут нужен не только хороший орговик, но прежде всего умный и опытный идеолог. Борис Николаевич попросил рекомендовать на должность второго секретаря тебя. Для успешной работы на этом посту все у тебя есть: долго и успешно работал в Ленинграде секретарем обкома, ученый — доктор наук, вел идеологию, культуру, науку, образование…

Захаров выразил сомнение:

— Я — ленинградец, а, как известно, между Москвой и Ленинградом всегда было определенное соперничество. Секретарь ленинградского обкома становится вторым секретарем Московского горкома! Никогда ни один ленинградский функционер не был не только вторым, но и рядовым секретарем в Москве. Партийный аппарат — особенно первые секретари райкомов — могут встретить меня не очень хорошо, и это осложнит мою работу в городе.

Горбачев ответил, что Захарова берут не из Ленинграда, а из аппарата ЦК, а это уже другое дело:

— Кроме того, партийный аппарат тебя уже знает, ты часто выступал на активах, собраниях. Мы изучили этот вопрос и уверены, что тебя примут.

Василий Захаров потом поинтересовался у Ельцина, почему тот его выбрал.

— Ты пока не «спаялся», не переплелся с москвичами, — ответил Борис Николаевич.

Говоря это, он характерно вращал руками, как будто в них был шар:

— Ты еще не увяз в московских клановых связях.

«Я не раз мог убедиться в его нерасположенности к московским мифическим или реальным группировкам, — рассказывал Захаров. — Прихожу, бывало, к нему с кандидатурой на замещение какой-то должности, которую должен рассмотреть горком. Он долго читает “объективку”, затем спрашивает:

— Кто тебе предложил (в смысле подсунул) эту кандидатуру? Я рассказываю о кандидате, о том, что он был давно в резерве на замещение этой должности, что его орготдел изучал. А он мне в ответ:

— Ты думаешь, орготдел не связан с группировками? Нет, ты еще поизучай эту кандидатуру, а затем примем решение.

Такое поведение объяснялось не только его чрезвычайной мнительностью, боязнью “московских кланов”, но и тем, что он очень плохо знал московский актив лично (в отличие от Свердловска, где ему были известны все и вся)…»

Постепенно у самого Ельцина копились раздражение и недовольство — решения принимаются разумные, секретари и в горкоме, и в райкомах новые, а в целом ничего не меняется. Ельцин полагал, что все можно исправить, если радикально обновить партийный аппарат, посадить новых людей и заставить их работать. Мысль о том, что понадобятся куда более глубинные преобразования, придет к нему нескоро. Ельцин не понимал, что самый хороший секретарь райкома не в состоянии наполнить магазины продуктами и построить столько квартир, сколько необходимо.

Борис Николаевич сам заходил в магазины, в заводские столовые, стараясь застать продавцов и поваров врасплох, проверял, что продается, что спрятано под прилавком. Его охранник Александр Васильевич Коржаков записывал замечания первого секретаря, потом ехал в горком, сам звонил секретарю горкома, курирующему торговлю, сообщал, как прошла проверка, и диктовал замечания. Так Коржаков привыкал делать не свое дело. Собственно, он в этом не был виноват, его приучили.

Ельцин сменил двадцать три из тридцати трех первых секретарей райкомов. Приезжая на бюро горкома, ни один первый секретарь райкома не знал, кем он вернется назад. Самое тесное общение с хозяином города не избавляло от жесткой критики и увольнения. Сначала это производило колоссальное впечатление на москвичей, которые видели, что сметается целая генерация партийных чиновников, не вызывавших у людей никаких чувств, кроме презрения.

Потом острота впечатлений притупилась. Прежние чиновники исчезали, появлялись новые, но точно такие же. На Ельцина в ЦК пачками шли жалобы от обиженных чиновников. Его поведение искренне возмущало партийных коллег. Они считали, что Ельцин подрывает основы власти.

И в ЦК им были недовольны: где перемены? А тут еще разладились отношения с Лигачевым. Михаил Сергеевич поначалу передал Лигачеву все полномочия второго секретаря, поручая ему делать то, чем не хотел заниматься сам: проводить кадровую чистку, закручивать гайки, осуществлять повседневный контроль.

Егор Кузьмич достиг пика своего влияния, и от него многое зависело в чисто практических делах. Он хотел все знать и старался во все влезать. Он держался нарочито строго и жестко, считая, что любое проявление либерализма, нарушение иерархии взаимоотношений между начальником и подчиненным губительно для руководящей и направляющей роли партии.