Император Мэйдзи и его Япония - читать онлайн книгу. Автор: Александр Мещеряков cтр.№ 80

Так начиналось «Движение за свободу и права народа» («Дзию минкэн ундо»). Его противостояние официальному курсу правительства будет определять главную интригу политической истории страны на ближайшие полтора десятилетия. Название «Движения» звучало как гимн народовластию, но на самом деле отправной точкой для его лидеров стало обеспечение вовсе не многомыслия, а «единомыслия» в деле завоевания Кореи. Понятие «свобода» было применимо только по отношению к самим японцам. Тем не менее необходимо помнить: «Дзию минкэн ундо» стало первым массовым движением, которое основывалось не только на личной верности его руководителю, но и на определенных идеях.

Обращение было опубликовано в газете «Ниссин синдзиси» («Ежедневные новости»). Это было невероятным политтехнологическим новшеством: внутренние раздоры элиты сделались достоянием общественности. Печать решительно вовлеклась в политическую борьбу. Одни газеты ратовали за немедленный созыв Народного собрания, другие утверждали, что «глупый и необразованный народ» не созрел для того, чтобы предоставить ему право участвовать в управлении страной. А потому следует подождать, пока люди станут более «просвещенными».

Развернувшаяся дискуссия явилась для правительства неприятной новостью. Оно не расценивало газеты как источник информации. В действовавшем тогда законе о печати 1871 года говорилось, что предназначением газет является помощь в деле управления государством, а вовсе не печатание антиправительственных прокламаций. Правительство делало все возможное, чтобы газеты концентрировались на двух основных задачах: внедрение в массы идей «цивилизованности» (т. е. «западничества»), а также поощрение добродетели и наказание порока. Воспитательная тематика обеспечивалась с помощью того языка, который выработало конфуцианство.

Фудо-мёо за чтением газеты. Защитник буддийского вероучения Фудо-мёо обычно изображался со страшным лицом, отпугивающим врагов буддизма. Однако на данном изображении он настолько увлекся чтением газеты, что его сподвижник похитил у него меч и занимается разделкой новомодного мяса. Этому мясу предстоит вариться в котле, который стоит на очистительном пламени Фудо-мёо

Таким образом, с самого начала правительство считало основным предназначением газет не столько «отражение» действительности, сколько ее формирование. Не газета должна была отражать действительность, а действительность должна была отражать газетно-правительственные установки. Как писала в своем первом номере газета «Ёмиури», следует создать «такое общество, в котором ссоры супругов стали бы невозможны». Со страниц газеты журналисты просили читателей предоставлять похвальные примеры, и они с удовольствием откликались: «…Дочь Киносита Рёдзан, девица Охару шестнадцати лет, любит книги, каждый день читает газеты „Тёя“ и „Ёмиури“, по отношению к родителям исполняет свой дочерний долг, весьма смирна» ^[113]. Публиковались и малореалистичные истории «из жизни». Например, о способном девятилетнем мальчике, который стал сельским учителем. Или о неграмотном преступнике, который в тюрьме научился читать, раскаялся и исправился ^[114].

Правительство считало, что Япония может стать вровень с Западом только в том случае, если население страны поголовно сделается грамотным. Печатный знак рассматривался как носитель «рационалистического» и «научного» сознания. Газеты клеймили гадателей, заклинателей, шаманов, призывали не верить сотворенным ими чудесам. Народные верования подвергались осмеянию, привидения и оборотни объявлялись несуществующими. Всемогущество науки становилось новым мифом перестраивавшегося общества и государства. И это при том, что еще совсем недавно сам принц Сатиномия не мог ступить и шагу без того, чтобы прорицатели не указали ему удачный день для совершения любого дела.

Одновременно газеты приводили множество душераздирающих примеров того, какие неудобства приносит людям их необразованность.

Некий человек отправился на заработки в Токио и послал своей неграмотной жене денежный чек. Та ничего не могла понять и отправилась к монаху, который сказал, что муж прислал подношение божеству, и она действительно положила чек в домашнюю божницу. Письмо кончалось бранью по поводу жены-бестолочи. Автор предупреждал будущих женихов: «Пусть лицо у невесты и красиво, пусть она хорошо умеет играть на сямисэне и танцевать, но если она неграмотна, ничего хорошего не выйдет» ^[115]. Здесь был урок для всех – и для женихов, и для невест. Будешь неграмотной – никто тебя замуж не возьмет. Газетные публикации доказывали: повышение социального статуса возможно только за счет повышения образованности. И это касается не только профессиональной карьеры, но и личной жизни.

Власти полностью поддерживали вовлечение читателей в формирующееся общенациональное информационное поле – письма читателей в газету государственная почта доставляла бесплатно. Раздел «Письма с мест» временами напоминал нынешний компьютерный чат, где читатели не только информировали друг друга о случившемся, но и обменивались мнениями, задавали вопросы и получали ответы (например, как бороться с жучком, портящим посевы конопли).

Правительство стало закупать тиражи шести «серьезных» газет и рассылать их по префектурам. Там их вывешивали на стендах, а чиновники, синтоистские жрецы и буддийские монахи собирали вокруг неграмотный народ и трактовали написанное. Газеты должны были играть роль объединяющего, а не разъединяющего начала. В законе о печати утверждалось, в частности, что газеты должны сделать «далекое – близким» ^[116]. То есть события, случившиеся в другой части страны, подданный Мэйдзи должен был переживать как свой непосредственный опыт.

Основная часть крестьян «вросла» в рельеф, многие обитатели архипелага никогда не покидали пределов даже своей префектуры, понятие «родина» ассоциировалось у них только с местом рождения. Для того чтобы все эти люди стали «японцами», требовалось создать общенациональное семиотическое поле и сделать всех японцев современниками одних и тех же событий. За исключением каких-то выдающихся случаев, первоначально газеты не имели возможности посылать своих сотрудников в командировки для сбора материала, поэтому информацию о событиях, случавшихся где-нибудь далеко, они черпали от путешественников, из других газет и просто из слухов. Все это делало газетную информацию весьма и весьма ненадежной. Газеты регулярно приносили извинения за свои ошибки, но они все равно случались постоянно.

Ошибки и искажения действительности были предопределены не только технической организацией дела, но и общей установкой на «воспитательность». «Поощрение добродетели и наказание порока» – именно так определялась главная задача и театрального искусства. Именно это выражение использовалось в принятом два года назад постановлении относительно театров. В этом смысле и газеты, и театры были элементами одной и той же воспитательной системы, которая стремилась к воплощению правды «художественной», а не документальной. В эту же систему входила и школа. Недаром в одной газетной статье театр уподоблялся школе, актеры – учителям, зрители – ученикам ^[117]. Государство создавало информационное пространство с заданными границами, в пределах которых актеры и журналисты, зрители и читатели зачитывали написанный заранее текст. В этих рамках находилось место только законченным сюжетам. Скажем, газеты не сообщали о ходе судебного процесса. После его окончания они представляли полное повествование: преступление – его мотивы – приговор – мораль. Только такая законченность нравилась публике, вкусы которой сложились под воздействием художественно-морализаторской литературы прошлого.