Строгановы. История рода - читать онлайн книгу. Автор: Татьяна Меттерних cтр.№ 50

Годы его кураторства прославлялись позднее как «золотая эра Строганова». Он, принимая живое участие в личных проблемах студентов, поднял уровень гимназий и начальных школ, улучшил их финансовое положение, возбуждая в широких общественных кругах живой интерес к своей деятельности. Его учебные программы применялись в Санкт-Петербурге и во многих других городах.

Единственный путь проведения реформы вёл через систему воспитания, которой он и хотел посвятить себя настолько, насколько это было возможно. У него возник официальный конфликт с министром графом Уваровым по поводу ограничений в допуске к обучению в университете. Министр представлял ту точку зрения, что свободный доступ к обучению в университете предрасполагает молодых людей к тому, что они стремятся занять места, которые на практике, возможно, были бы для них недоступны; вследствие этого могут быть разочарованы как малообеспеченные родители, так и обманутые в своих ожиданиях молодые люди. В противоположность ему Строганов считал, что любые меры, препятствующие поступлению молодых людей в университет и тем самым отрицательно сказывающиеся на развитии всеобщего народного образования, натолкнутся на непонимание со стороны общественности и в конце концов поставят под вопрос успех всего многообещающего начинания. Кроме того, он протестовал против практикуемой министром цензуры: «Если все цензурные предписания будут точно соблюдаться, это будет иметь отрицательные последствия при опубликовании работ писателей: целый ряд статей и сочинений, которые представляют собой большую пользу для народного образования, или совсем не будут опубликованы, или появятся слишком поздно, успев уже устареть тем временем».

Различия во мнениях, такие, как между Уваровым и Строгановым, который считал, что необходимо способствовать развитию народного образования, чтобы достичь впоследствии лучших и более взвешенных оценок, были типичными в кругах интеллигенции вплоть до революции.

Западноевропейские революции 1848 года, казалось, подтвердили правоту Уварова. Сергей Григорьевич вынужден был уйти в отставку.

В 1848 году под Велагошем венгерская повстанческая армия практически без сопротивления сложила своё оружие под натиском превосходящих сил австрийской и русской армий при условии, что с ними будут обходиться не как с бунтовщиками, а как со взятыми в плен солдатами. Австрия этого обещания не сдержала. Захваченные венгерские знамена были доставлены в Шенбрунн князем Виктором Васильчиковым, ставшим впоследствии героем Севастопольской обороны.

Николай I остался верен договорам 1815 года, в соответствии с которыми оба императора брали на себя обязательство в ответ на просьбу той или другой стороны оказывать помощь в борьбе с повстанческими силами. Он не снискал ответной благодарности, поскольку в Крымской войне Австрия не оказала ему дружественной помощи.

Репрессивные меры Николая I сделали противниками его режима как «западников», так и «славянофилов». Первые в начале своей деятельности выражали приверженность к западной культуре и к личной свободе. Многие из них были масонами. Они всё больше обращались к идеям немецких философов Фихте и Гегеля, подтачивавшим основы религии. Подобная линия вместо просвещения должна была привести к хаосу и разрушению, а затем и к кровавой диктатуре. В противоположность такому развитию славянофилы требовали «возвращения к глубинам души нации». Радикальные западники становились фанатическими приверженцами философских теорий, не имевших никакого отношения к человеческой реальности, в то время как славянофилы осуждали западную культуру во всех её проявлениях и тем самым давали выход тёмным разрушительным силам.

Поэт Тютчев предвидел в будущем борьбу Бога с дьяволом, граф Лев Толстой своими собственными религиозными представлениями только ещё больше способствовал душевному смятению. Горький писал однажды, что в теологических воззрениях великого писателя «Бог и Толстой боролись как два медведя, находящиеся в одной и той же берлоге».

Влияние идей Гегеля распространялось день ото дня. Современный автор Биллингтон определил это следующим образом: «Семена этого учения взошли в новых философских кругах, в которых лишённые юмора молодые люди объединились вокруг мрачной магнетической личности». Однако русская душа имеет склонность не только к силе и крайности, она одновременно испытывает страстное стремление к внутренней уравновешенности и душевному миру. Как будто Бог и сатана борются за душу русских ^[51]. «Великолепная русская литература XIX века осталась бы непонятой без осознания этой глубины». Достоевский, например, изображает не жизнь в России, а многослойность русской души. Эта душа легко даёт себя прельстить надеждами, но постоянно оказывается глубоко обманутой. Основным признаком русского характера и социально-культурной жизни всегда было стремление к простору. В поисках большего пространства, как в буквальном, так и в духовном смысле, толпы странников ходили по стране. Многие из них преодолевали огромные расстояния, чтобы попасть к божьему человеку, к старцу или в какой-то известный монастырь. В своих «Записках охотника» Тургенев упоминает одного странника, который сказал: «Когда ты молча бредёшь или сядешь отдохнуть на землю, тебе кажется, что ты постоянно слышишь нежные шорохи. Вокруг тебя всё жужжит и гудит, щебечет и бормочет, как будто сам Господь говорит с тобой устами своих созданий».

В 1879 году Толстой собирался создать произведение, в котором он хотел представить русского человека как некоторую силу, которая чувствует, как что-то влечёт её в необъятные открытые дали. В противоположность этим миролюбивым исканиям такие писатели, как Герцен и Бакунин, думали, что ответ на требования времени можно найти в разнообразии новых социальных и революционных идей. В кругу таких людей, как Строгановы, подобные крайние воззрения расценивались как интеллектуальные забавы. Их собственное происхождение уходило корнями далеко в русское православное прошлое. Тем не менее они всегда ощущали свою тесную и дружескую связь с Западом. Будучи западноевропейцами и одновременно глубоко русскими людьми, они не придавали какого-либо серьёзного значения этим незрелым интеллектуальным теориям.

Сергей Григорьевич всегда придерживался той точки зрения, что за чрезмерную жестокость или применение силы со временем придётся расплачиваться. Несмотря на его доводы и возражения, после 1848 года стали прибегать к суровым мерам, чтобы предотвратить «процесс брожения»: студентам больше не разрешалось ездить на учёбу за границу, философия как учебная дисциплина была исключена из преподавания, цензура и некоторые другие ограничения были усилены.

Тем самым Николай I разрушил «возможность политических преобразований», которыми характеризовался период правления Александра ^[52]. Какими бы разумными ни казались некоторые из принятых им мер, господствовало чувство, что двери прогрессу отныне закрыты.

После подавления новых идей орудием мести для наиболее глубоко разочаровавшихся послужил тезис Гегеля о том, что «полное разрушение предшествует полной свободе».