Банджо и Сакс - читать онлайн книгу. Автор: Борис Евсеев cтр.№ 47

– Так ты сюда, на прогулку?

– Не на прогулку. А как у вас говорят: запчастей набрать.

– Ну и как – хватило запчастей? Как тебе наше «светлое сегодня»? Получше стало?

– Может, и получше. Но всё равно – жизнь земная лишь преддверие жизни настоящей.

– Бред поповский.

– Поживёшь, преставишься, сам узнаешь. Гляди, буксир! Это я по мобилке вызвал. Позаимствовал тут у одного ротозея. С собой возьму, покумекаю, что ещё можно в мобилу вашу засунуть…

– А Жако? Он-то как без нас?

– Без тебя похоронят. Ну же! Я – первым, за мной – девчонка. Ты – замыкающим. Voorwaards! Вперёд! Чего застыли? Без меня вам из этой истории не выпутаться: будут винить во всех грехах, ещё, глядишь, посадят за самовольный полёт. Скорей! Время моё кончатся. А нужно сказать вам кое о чём. Про Москву я старому лицедею сказал. А про другое не успел…

– Про что, про что не успел?

– Про великий мор…

– Вон где они, держи их! – свист и крики разодрали воздух близко, рядом.

За разговором погони не заметили, и Оболтус сразу понял: не уйти им! Особенно с этой, в штанах стёганых.

Полицейский и оператор с взлетающими и опускающимися на бегу усами, были уже рядом. За ними, прямо по газонам и пешеходным дорожкам, двигалась машина с мигалкой. Та, правда, не успевала: всё время натыкалась на заборчики, объезжала детские горки.

Брюс легко сбежал по ступенькам, весело, поманил рукой Оболтуса и девчонку. Через несколько секунд на небольшом красно-синем «утюжке», они медленно, но уверенно уходили от погони…

– Сейчас к другому берегу причалим, на четыре колеса пересядем – и в Брюсов. А потом – в имение моё: в Глинки. Успеем, хоть времечко и торопит, – кричал, заглушая моторы Брюс.

– Не бздо, Брюс, не бздо! И не такие времена одолевали, – отвечал ему Оболтус. Венцислава – та даже в брюсовом плаще продолжала дрожать.

«Утюжок» пришвартовался к едва заметной железной лестнице на другой стороне реки. Был полдень. На противоположном берегу, близ ступенек, ведущих к воде, плакала прозрачная Клипсочка: «Он хороший, хороший», – тихо курлыкала она в плечо Максовне, и кивала на удаляющийся буксир.

– Да ты, глянь внимательней, дура! Они себе уже и бабу нашли!

– Девушка эта к старику клонится, я вижу. А Никола – он хороший.

– Ничего себе имечко образовалось: «Никола Оболтус». Ну, прямо икона писанная…

– Не надо так, тётя! Может, некоторые люди хорошие, даже – святые, сперва оболтусами были. Давайте, тётя, за ними поедем!

– Куда ехать-то, дура?

– Наверное, на Сухаревку. Или нет! Я краем уха слышала: старик что-то про наш Брюсов переулок ещё в толпе бормотал…

– Твоя воля, Липсик.

Выхватив мобилку, Максовна в сердцах вжала кнопку по самое не могу, и, полошась, заорала:

– Машину мне! Куда, куда… В Брюсов пер, тупилы!

У отца был знакомый часовщик. Когда мне было шесть или семь лет, мы часто к нему ходили. У часовщика не было ног. Но сидел он на углу Суворовской и Торговой улиц, в чистой мастерской с огромными окнами – ровно и гордо.

В окнах мастерской были выставлены часы. Они были разной величины и формы. Иногда часы звенели или били. И тогда часовщик вскидывал голову, встряхивал светленьким чубом и мечтательно улыбался. Постояв у окон, мы заходили внутрь и отец несколько минут о чем-то с часовщиком толковал.

Мой отец любил ходить. Он ходил пешком везде и всюду. И почти не ездил в автобусах и на машине. А часовщик, как я уже сказал, был без ног. И я никак не мог взять в толк: что стремительно ходящего отца с приросшим к четырехколесной доске человеком может связывать.

Еще удивлял взгляд часовщика: он не смотрел на отца, не смотрел на тех, кто топтался в очереди. Он смотрел поверх них, смотрел далеко, высоко! Смотрел так, словно хотел километрах в семидесяти или даже восьмидесяти разглядеть только что возведенную плотину Каховской ГЭС.

Плотина эта, которую я никогда не видел, в моем представлении была схожа с пастью зубастого кита, проглотившего праведника Иону. Кит с праведником во чреве – застряли в моем мозгу благодаря бабушкиным рассказам. Ну и, конечно, такой библейский отсвет в зрачках часовщика придавал его взгляду особую ценность.

Говорил часовщик редко и с паузами. Зато слова его были вескими и звенящими, как гирьки: не старые, базарные, захватанные и заляпанные жиром, – а новенькие, магазинные, серебряные!

Правда, когда часовщика что-нибудь сердило, он говорил долго, горячо и сбивчиво. Но никогда не кричал, а только – как в песнях – переносил голос на тон выше: в другую тональность.

Фамилия у часовщика была смешная: Лагоша. Но разговаривал он про одно только несмешное. И после этого несмешного – снова мечтательно улыбался.

– Жизнь все одна и все та же… – долетало до меня урывками. – При всех властях… При Царе Горохе – одно. При Сталине – другое. Сейчас – третье… Как оно так выходит?.. Мы же русские люди! А управиться с собой не можем… Горько быть русским! Изломалась наша жизнь, искорежилась… Но с другой-то стороны… Время, лишь глядя на излом его, – полюбить можно!

Правда, стоило мне подойти ближе, и Лагоша менял разговор, шевелил в воздухе тонкими прозрачными пальцами и чистым дискантом выкрикивал:

– Мастерская времени открывается!

В детстве я был непозволительно доверчив. Однажды чуть не ушел с цыганами. В другой раз выскочил на арену цирка, пытаясь поймать какую-то зверушку. Я верил всему, что говорили родители или их знакомые. И от этого случались большие и малые неприятности…

В тот день у мамы был выходной. Сестра Светлана была в школе. Я готовился к поступлению в первый класс, и мне было скучно.

– Ма. Включи приемник, – канючил я.

Радиоприемник «Рекорд» мы тщательно прятали. Уносили его в темную комнату и накрывали платком, чтобы нас не оштрафовали или не заставили платить за свет в два раза больше.

– Ма… Включи, ма! Ну, мы же русские люди…

Мама отложила тетради в сторону и взглянула на меня с ужасом.

– Не надо кичиться тем, что ты русский.

– Я и не кичусь, просто сказал: русские.

– »Усские, усские», – передразнила мама. Причем передразнила едко, зло.

Я с опозданием научился выговаривать букву «р». То есть, в шесть-семь лет я ее уже, конечно, выговаривал. Но иногда словно бы вспоминал ее прежнее отсутствие, и тогда буква «р» во рту у меня таяла, пропадала.

– Ма. Включи!.. Русские, не русские – все равно включи!

– Ты зачем вчера сказал этой дуре Матильде Алексеевне: «Мы русские, мы все вытерпим», – когда она в баню шла?