Дневник детской памяти. Это и моя война - читать онлайн книгу. Автор: Лариса Машир cтр.№ 19

* * *

В августе 42-го, когда мне было 7 месяцев, мою маму, 25-летнюю Сашу Алымову Петродворцовый военкомат призвал в ряды бойцов ПВО. Это противовоздушная оборона, где в основном были девчонки – зенитчицы, прожектористки, которым вменялась в обязанность «противопожарная охрана жилых домов и общественных зданий, школ, музеев». Они же поднимали аэростаты – заграждения для самолетов на малой высоте… Мамина медаль «За оборону Ленинграда» как святыня хранится в нашем доме. Жаль, что нельзя ее уже ни о чем расспросить! А когда я росла, о подробностях блокады информация была, мягко говоря, неполной. Но чем дальше от войны, тем больше мы узнавали. И чем старше я становилась, тем удивительней мне казалось чудо моего сохранения. До сих пор не перестаю изумляться мужеству моей мамы. 850 тысяч ленинградцев не дожили до Победы, а я, младенец, рожденный под бомбежку в голодном и холодном городе, выжила! Судьба! И все же кое-что из маминых ответов на мои редкие вопросы память сохранила.

«Ну как же ты со мной новорожденной жила, чем кормила?» – спрашивала я. И мама рассказывала: «Мы с тобой перебегали подальше от линии фронта, в уцелевшие от бомбежки и обстрелов дома. Кольцо блокады сужалось и пригородам очень сильно доставалось. Наберу снега, – говорила мама, – растоплю, тебе губы смочу, сделаю тюрю…»

А один раз, я знаю, ей счастье привалило: забежав в очередной дом, увидела на русской печке забытый узелок с сухарями. Наверное, хозяева торопились эвакуироваться…

Еще из маминых воспоминаний, когда она уже служила в ПВО. Однажды была бомбежка во время ее дежурства. «Бегу, – говорит, – к дому, думаю – все, тебя не найду, горит соседний дом. Прибегаю, стекла выбиты, кроватка завалена». Мама, уходя, затягивала кроватку покрывалом, и получалось, что я спала под навесом. Она говорит: «Я завал разгребла, а ты молчишь и на меня только глазами лупаешь. Я тебя в охапку и на улицу. Нашла еще один пустой дом. Главное – чтобы крыша была и окна целы. А печку растопить можно и мебелью…»

Во мне веса нормального не было, блокадные малыши поголовно были дистрофиками, меня и в школу не принимали в 7 лет. Я была невероятно худой до самых 30 лет. Летом и осенью, конечно, было полегче, грибы выручали почти рядом с домом, что-то и на огородах было. Но борьба за выживание порой была жестокой – у мамы и сумку из рук вырывали, и карточки воровали. А однажды я чуть не осталась сиротой – пошла как-то мама поискать в брошенных квартирах таз, чтобы меня искупать. Встретила женщину, сказала, что ищет таз и не поможет ли она ей. И та повела ее – иди за мной, и все оглядывалась и манила ее, пока не завела в какой-то дом, где мама за стеклянной дверью увидела человека в белом халате, а на столе… такое, что поняла – бежать немедленно! И она так бежала! А когда выбежала во двор, ей встретился человек с метлой, который сказал, что ей повезло, оттуда никто не возвращается, и ей, такой молодой и полной, надо быть очень осторожной. Мама говорила, что отечность от голода он принял за полноту… О случаях блокадного людоедства не принято говорить, но это не является уже тайной ^[6]. После войны про ту самую женщину, говорили, что «за ней пришли и увели, и больше ее никто не видел»…

В детстве я каждый год в день своего рождения приставал к маме с расспросами. Меня страшно интересовала непростая история моего рождения. Не каждый мальчишка мог похвастаться тем, что родился в блиндаже на линии фронта под Сталинградом.

Рос я, росли мои вопросы. И мама терпеливо, заново мне рассказывала…

Когда мне исполнилось 12 лет, историю моего рождения рассказывать стало некому. Мама умерла через 10 лет после Победы. А спустя время я нашел мамины письма. Среди них было вот это.

* * *

«Когда ты был маленький, то часто просил меня рассказать об истории твоего рождения. Появление младенца на свет – всегда чудо. Этому чуду жизни не может помешать даже война. Ты ведь знаешь, что мне каждый раз приходилось вспоминать то страшное военное время и снова произносить: беженцы, землянка, мороз, немцы, Сталинград…

Мать Владимира Летучего

Первоклассники. Владимир Летучий в центре

Помнишь, я тебе рассказывала, что, когда «мессеры» налетают бомбить эшелон, машинист должен остановить поезд. Ты спрашивал: «Зачем?» Я говорила: «Чтобы дать беженцам выскочить и попрятаться – так нас больше может спастись». Мы прыгали под откос и разбегались. Только мне в моем тяжелом положении, да еще с твоим братишкой на руках, далеко не убежать. Один раз надо мной самолет пролетел так низко, что я даже видела летчика в кабине, после бомбежки они обычно летят нас расстреливать. Слава Богу, пули нас не задели. Но мой сильный страх передался тебе, и ты, помню, стал отчаянно стучаться у меня под грудью…

В другой раз при бомбежке меня так накрыло сверху, что я решила – все, завалило! Оказалось, мои попутчицы, такие же беженки, как я, – внучка с бабушкой, упали на меня. Тогда тоже повезло, мы остались живы, но эшелона нашего уже не было…

Я не знаю, сколько сотен верст я прошла пешком! По донским степям к Волге, на восток. Очень страшно было, когда нас, обгоняли отступающая пехота и артиллерия. У нас исчезала надежда.

Твоего брата я несла на руках почти всю дорогу. Иногда меня спрашивали:

– Как сына зовут?

– Фридрих, два года.

– Немец, что ли?

Я объясняла, что сына назвали в честь Фридриха Энгельса…

А ты родишься 22 января 1943 года. Сейчас трудно объяснить, почему я оказалась в Сталинграде, не я выбирала, куда бежать от войны. Так привела дорога меня и таких, как я. Мы кочевали из одного подвала в другой, из одной землянки в другую. С нами были и сталинградцы, не успевшие эвакуироваться. Это была самая лютая и голодная зима в моей жизни.

Я знаю, как ты любишь, когда я рассказываю о том, что твой первый крик совпал с артиллерийской канонадой. Мне тогда казалось, я даже была уверена, что защищают именно тебя! Я плакала вместе с тобой…

Когда немцев под Сталинградом разбили, я где пешком, где на попутках отправилась дальше от войны.

И вот однажды в степи на подъезде к селу Черный Яр – это большое старинное село на Волге – попутная полуторка сломалась. Так было угодно судьбе! Именно здесь ей надо было сломаться!

Стемнело уже, стоим мы на дороге – ты на руках и твой братик за юбку держится. Делать нечего, пошли мы в село проситься на ночлег. Постучала в дом, где окна светились. Вышла женщина. Оказалось, санитарка из местного госпиталя. Она напоила горячим травяным чаем и спросила: